Статьи Белинского о творчестве Пушкина

Белинский – известный литературный критик. Ни одно значимое событие в русской литературе не могло ускользнуть от  его критического взгляда. Белинский благодаря своему таланту, мог увидеть и точно указать то особенное, что отличает одного писателя от другого. Особенно велики заслуги Белинского в осмыслении и разъяснении творчества Пушкина. С именем Пушкина Белинский соотносил все самые важные события и имена в русской литературе. Творчеству поэта посвящено одиннадцать статей. В них раскрывается новаторство историческое значение творчества Пушкина для русской литературы.

Белинский считал, что «писать о Пушкине – значит писать о целой русской литературе: ибо как прежние писатели русские объясняют Пушкина. Так Пушкин объясняет последовавших за ним писателей».

В шестой и седьмой статьях Белинский исследует  пушкинские поэмы, в восьмой  – девятой – «Евгения Онегина», в десятой – трагедию «Борис Годунов», одиннадцатая посвящена «маленьким трагедиям», сказкам и повестям. Критик видит историческую заслугу Пушкина в том, что поэт «расширил источники нашей поэзии, обратил её к национальным элементам жизни, показал бесчисленные новые формы…»

Роман «Евгений Онегин» Белинский считал центральным произведением Пушкина, в которм отразились личность. Взгляд на мир, идеалы поэта. Для критика «Евгений Онегин» – поэма историческая, в каждом из героев её выражена какая-то грань общественного бытия. Белинский первым назвал роман «энциклопедией русской жизни».

Анализируя образ Онегина, критик отмечал незаурядность личности героя: «…Бездеятельность и пошлость жизни душат его, он даже не знает, что ему не надо, что ему не хочется того, чем так довольна, так счастлива самолюбивая посредственность».

Большую заслугу Пушкина Белинский видел в том, что он  не только поэт-художник, но и представитель впервые пробудившегося общественного самосознания».

Всю необходимую информацию  о жизни и творчестве поэтов и писателей  Вы можете получить у онлайн репетиторов, которые с радостью ответят на все вопросы. Онлайн преподаватели помогут сделать анализ стихотворения или написать отзыв о произведении выбранного автора. Обучение проходит на основе специально разработанного программного обеспечения. Квалифицированные педагоги оказывают помощь при выполнении домашних заданий, объяснении непонятного материала; помогают подготовиться к ГИА и ЕГЭ. Ученик выбирает сам, проводить занятия с выбранным репетитором на протяжении  длительного времени, или использовать помощь педагога только в конкретных ситуациях, когда возникают сложности с определённым заданием.

© blog.tutoronline.ru,
при полном или частичном копировании материала ссылка на первоисточник обязательна.

Книга: Сочинения Александра Пушкина. Статья девятая — Виссарион Белинский

Загрузка. Пожалуйста, подождите…

В.Г. Белинский Сочинения Александра Пушкина. Статья восьмая. «Евгений Онегин». Русская литература в оценках, суждениях, спорах: хрестоматия литературно-критических текстов

Читайте также

Творческая история романа А. С. Пушкина «Евгений Онегин».

Творческая история романа А. С. Пушкина «Евгений Онегин».
В черновых бумагах Пушкина периода болдинской осени 1830 года сохранился набросок схемы «Евгения Онегина», зримо представляющий творческую историю романа:«Онегин»

Примечание:1823 года, 9 мая. Кишинев.1830 года, 25

Роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин»

Роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин»

Введение

Спецкурс. Вводные лекции в изучение текста
Памяти Бориса Викторовича Томашевского(К 85-летию со дня рождения)

«Евгений Онегин» — трудное произведение. Самая легкость стиха, привычность содержания, знакомого с детства

Роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий

Роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий

Памяти Григория Александровича Гуковского
Пособие для учителяОт составителяПредлагаемое вниманию читателей пособие является комментарием к роману в стихах А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Для того чтобы между читателем и

«Евгений Онегин» и эволюция Пушкина

«Евгений Онегин» и эволюция Пушкина
Предисловие к первому изданию первой главы «Евгения Онегина» Пушкин открывает словами: «Вот начало большого стихотворения, которое, вероятно, никогда не будет окончено»[89]. Как представляется, тезис этот должен быть соотнесен

Статья восьмая

Статья восьмая
Бывают писатели, пользующиеся незавидным счастьем ни в ком не возбуждать неудовольствия своими сочинениями, не вызывать никого на противоречие себе, не иметь противников. Незавидно это счастье, потому что оно достается только людям пустым, занимающимся

Из цикла статей «Сочинения Александра Пушкина». Статья девятая. «Евгений Онегин» (Окончание)

Из цикла статей «Сочинения Александра Пушкина». Статья девятая. «Евгений Онегин» (Окончание)
Велик подвиг Пушкина, что он первый в своем романе поэтически воспроизвел русское общество того времени и в лице Онегина и Ленского показал его главную, то есть мужскую сторону;

Статья восьмая «Евгений Онегин»

Статья восьмая
«Евгений Онегин»
Признаемся: не без некоторой робости приступаем мы к критическому рассмотрению такой поэмы, как «Евгений Онегин». И эта робость оправдывается многими причинами. «Онегин» есть самое задушевное произведение Пушкина, самое любимое дитя его

Статья девятая «Евгений Онегин» (Окончание)

Статья девятая
«Евгений Онегин» (Окончание)
Велик подвиг Пушкина, что первый в своем романе поэтически воспроизвел русское общество того времени и в лице Онегина и Ленского показал его главную, т. е. мужскую сторону; но едва ли не выше подвиг нашего поэта в том, что он

Сочинения Александра Пушкина Статья восьмая

Сочинения Александра Пушкина
Статья восьмая
Впервые – «Отечественные записки». 1844. № 12. Отд. V. С. 45–72. Печатается в сокращении по изд.: Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. Т. VII. М., 1955. С. 431–472.С. 111. Истинная национальность (говорит Гоголь) состоит не в описании сарафана… –

Сочинения Державина. Статья вторая*

Сочинения Державина. Статья вторая*
…С двух сторон отразился русский XVIII век в поэзии Державина: это со стороны наслаждения и пиров и со стороны трагического ужаса при мысли о смерти, которая махнет косою – и

Где пиршеств раздавались клики,
Надгробные там воют

Сочинения Александра Пушкина Статья восьмая. «Евгений Онегин»*

Сочинения Александра Пушкина
Статья восьмая. «Евгений Онегин»*
Признаемся: не без некоторой робости приступаем мы к критическому рассмотрению такой поэмы, как «Евгений Онегин». И эта робость оправдывается многими причинами. «Онегин» есть самое задушевное произведение

Сочинения Александра Пушкина Статья девятая. «Евгений Онегин» (окончание)*

Сочинения Александра Пушкина
Статья девятая. «Евгений Онегин» (окончание)*
Велик подвиг Пушкина, что он первый в своем романе поэтически воспроизвел русское общество того времени и в лице Онегина и Ленского показал его главную, т. е. мужскую, сторону; но едва ли не выше

В. Г. Белинский о романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин». (Евгений Онегин Пушкин)

Роман «Евгений Онегин» — первый роман в стихах в русской литературе. Критик отмечает его историзм и народность.

Белинский считает, что отступления, которые делаются поэтом, — это обращение к самому себе. «Евгений Онегин» — реалистическое произведение. В лице Онегина, Ленского и Татьяны Пушкин изобразил русское общество, его развитие. Критик говорит об огромном значении романа для последующего литературного процесса. Вместе с произведением Грибоедова «Горе от ума» стихотворный роман Пушкина положил прочное основание новой русской поэзии.

Характеризуя Онегина, Белинский замечает, что большая часть публики совершенно отрицала в Онегине душу и сердце, видела в нем человека холодного, сухого и эгоиста по натуре. Светская жизнь не убила в Онегине чувства, а только охладила к страстям и мелочным развлечениям. Онегин не любил расплываться в мечтах, чувствовал больше, чем говорил, и не всякому открывался. Онегин — добрый, но при этом безжалостный человек. Он не годится в гении, не лезет в великие люди, но бездеятельность душит его. Онегин — страдающий эгоист. Белинский считает, что его можно назвать эгоистом поневоле.

В Ленском Пушкин изобразил характер, совершенно противоположный характеру Онегина. Ленский был романтиком и по натуре, и по духу времени. Белинский считает, что он полюбил Ольгу, украсил ее достоинствами и совершенствами; приписал ей чувства и мысли, которых у нее не было. Татьяна, по мнению Белинского, — натура глубокая, любящая и страстная. Любовь для нее могла быть или величайшим блаженством, или величайшим бедствием жизни. Счастливая жена, Татьяна спокойно, но тем не менее страстно и глубоко любила бы своего мужа, вполне пожертвовала бы собою детям, но не по рассудку, а опять по страсти, и в этом нашла бы свое величайшее наслаждение, свое блаженство. По мнению Белинского, для Татьяны не существовал настоящий Онегин, которого она не могла ни понимать, ни знать, потому что она и саму себя мало понимала и знала. После дуэли, отъезда Онегина и посещения Татьяной комнаты Онегина она, наконец, поняла, что есть для человека интересы, есть скорби, кроме скорби любви. Посещение дома Онегина и чтение его книг приготовили Татьяну к перерождению из деревенской девушки в светскую даму, которое так удивило и поразило Онегина. Татьяна верна своему мужу: «Но я другому отдана…»

Белинский пишет, что «все это клеится вместе: поэзия — и жизнь, любовь — и брак по расчету, жизнь сердцем — и строгое исполнение внешних обязанностей».

Мне понравилось произведение А. С. Пушкина. Оно показывает реалистическую жизнь того времени. Из героев мне больше по душе Ленский, не знаю, почему, но он.

Читать «Статьи о русской литературе» — Белинский Виссарион Григорьевич, Курилов Александр Сергеевич — Страница 7

Среди написанных в это время – статьи о «Горе от ума», «Герое нашего времени» и стихотворениях М.Ю. Лермонтова, «Похождения Чичикова, или Мертвые души» Н.В. Гоголя, «Разделение поэзии на роды и виды» и др. С 1841 г. выходят знаменитые годичные обозрения Белинского, в которых он шаг за шагом прослеживает развитие в нашей литературе «дельного» направления, выделяя произведения писателей, которые в своем творчестве обращаются к современной русской действительности, стоят «на почве русской национальности». Кроме Гоголя и Лермонтова к ним критик относит В.А. Соллогуба, И.И. Панаева, П.Н. Кудрявцева, В.И. Даля, Е.П. Гребенку, Е.А. Ган. В 1843 г. Белинский пишет большую статью о Г.Р. Державине и начинает работу над циклом из одиннадцати статей «Сочинения Александра Пушкина».

Критик сознает всю трагичность своего положения: он не может не писать – это его призвание; но писать столько, сколько пишет он, равносильно самоубийству. «Мочи нет, как устал и душою и телом, – жалуется он своей невесте в сентябре 1843 г., – правая рука одеревенела и ломит». А в письмах к друзьям дает волю своему сарказму: «Я – Прометей в карикатуре: «Отечественные записки» – моя скала, Краевский – мой коршун… который терзает мою грудь, как скоро она немного подживет».

Но не это было самым страшным в его положении, а сознание того, что силы его с каждым днем слабеют, растрачиваясь по пустякам, что приходится писать не о том, к чему призван, а «об азбуках, песенниках, гадательных книжках, поздравительных стихах швейцаров клубов (право!), о книгах о клопах» и тому подобных изделиях отечественной «словесности». «Моя действительность, – писал Белинский еще в 1840 г., – велит мне читать пакостные книжонки досужей бездарности, писать об них, для пользы и удовольствия почтеннейшей расейской публики, отчеты…». Для души, «для себя, – горестно замечает он, – я ничего не могу делать, ничего не могу прочесть… я по-прежнему не могу печатно сказать все, что я думаю и как я думаю. А черт ли в истине, если ее нельзя популяризировать и обнародовать? – мертвый капитал». Только диву даешься, как в таких условиях ему все же удавалось писать статьи, которые будоражили Россию, формировали общественное мнение, направляли литературный процесс.

«Статьи Белинского, – вспоминал А.И. Герцен, – судорожно ожидались молодежью в Москве и Петербурге с 25-го числа каждого месяца. Пять раз хаживали студенты в кофейные спрашивать, получены ли «Отечественные записки»; тяжелый номер рвали из рук в руки. «Есть Белинского статья?» – «Есть», – и она поглощалась с лихорадочным сочувствием, со смехом, со спорами… и трех – четырех верований, уважений как не бывало»[18]. Много лет спустя Л.Н. Толстой запишет в своем дневнике: «Утром читал Белинского… Статья о Пушкине – чудо. Я только теперь понял Пушкина»[19].

Одиннадцать статей Белинского под общим названием «Сочинения Александра Пушкина» (1843–1846; первую из них и имел в виду Л. Толстой) во всех отношениях замечательны. Они образец научного – истинного – подхода к восприятию и оценке творчества писателя, начиная с выявления исторических его корней и национальных истоков и завершая анализом перспектив развития литературы.

«…Писать о Пушкине – значит писать о целой русской литературе: ибо как прежние писатели русские объясняют Пушкина, так Пушкин объясняет последовавших за ним писателей», – таким заявлением открывает Белинский свое исследование и затем постепенно, из статьи в статью, показывает, что «муза Пушкина была вскормлена и воспитана творениями предшествовавших поэтов», что она «приняла их в себя, как свое законное достояние, и возвратила их миру в новом, преображенном виде», что «Пушкину предстоял подвиг – воспитать и развить в русском обществе чувство изящного, способность понимать художество, – и он вполне совершил этот великий подвиг!..». И заключает: Пушкин «дал нам поэзию, как искусство, как художество. И потому он навсегда останется великим, образцовым мастером поэзии, учителем искусства. К особенным свойствам его поэзии принадлежит ее способность развивать в людях чувство изящного и чувство гуманности, разумея под этим словом бесконечное уважение к достоинству человека как человека…

Придет время, когда он будет в России поэтом классическим, по творениям которого будут образовывать и развивать не только эстетическое, но и нравственное чувство…» Предвидение критика сбылось: такое время действительно пришло, чему и мы сегодня свидетели.

По инициативе Белинского в 1845 г. выходят два выпуска «Физиологии Петербурга», а в следующем – «Петербургский сборник», говоря о появлении у нас творческого содружества писателей, приступивших к активному решению задач, поставленных критиком перед отечественной литературой. И уже в статье «Русская литература в 1845 году» Белинский отметит главную заслугу новой – «натуральной», как вскоре станут ее называть, – литературной школы, которая состояла «в том, что от высших идеалов человеческой природы и жизни она обратилась к так называемой «толпе», исключительно избрала ее своим героем, изучает с глубоким вниманием и знакомит ее с нею же самою. Это значило повершить окончательно стремление нашей литературы, желавшей сделаться вполне национальною, русскою, оригинальною и самобытною; это значило сделать ее выражением и зеркалом русского общества, одушевить ее живым национальным интересом».

Особую роль в становлении такой литературы Белинский отводит «Бедным людям» Ф.М. Достоевского, помещенным в «Петербургском сборнике». Молодой автор, считает он, сумел сделать то, чего не удавалось до того ни одному из русских писателей: посмотреть на жизнь глазами «забитых существований» и передать всю трагичность их существования их же собственными словами и понятиями, одновременно показав, «как много прекрасного, благородного и святого лежит в самой ограниченной человеческой натуре».

Это было такое отражение русской жизни и такое выражение народного сознания, какое не давалось и самому Гоголю, отцу Достоевского «по творчеству». И Белинский не мог не прийти к выводу о том, что наша литература, следуя по пути, указанном Гоголем, действительно становится подлинно самобытной, народной и русской. И она достигнет выдающихся успехов, если будет идти этим путем не слепо, а творчески развивая и углубляя открытое Гоголем, как и поступил автор «Бедных людей».

Загружая Белинского сверх всякой меры, Краевский платит ему мало, а расходы критика растут. В ноябре 1843 г. он женился, в июне 1845 г. у него родилась дочь – Ольга; надо было кормить семью. Титаническая работа, душевные страдания, острая нужда и в довершение всего «кровопийца» Краевский, высосавший «остатки здоровья», сделали свое черное дело: к весне 1846 г. болезнь Белинского приобретает угрожающие размеры. «Ах братцы, – писал он Герцену 14 января 1846 г., – плохо мое здоровье – беда!.. Не могу поворотиться на стуле, чтоб не задохнуться от истощения».

В апреле 1846 г. Белинский порывает с Краевским и оставляет «Отечественные записки». Друзья организуют ему длительную (с мая по октябрь) поездку по югу России вместе с замечательным русским актером М.С. Щепкиным, который давал там театральные представления. Они побывали в Николаеве, Херсоне, Одессе, Крыму. Критик постепенно возвращается к жизни, появляется надежда на будущее. Он мечтает решительным образом изменить навязанную ему цензурой манеру письма. «Природа, – пишет он, – осудила меня лаять собакою и выть шакалом, а обстоятельства велят мне мурлыкать кошкою, вертеть хвостом по-лисьи». Однако дамоклов меч «отеческой расправы» (так Белинский называл царскую цензуру) продолжал висеть над критиком до конца дней, делая и эту его мечту нереальной…

Перемена в жизни Белинского намечается тогда, когда Н.А. Некрасов и И.И. Панаев приглашают его сотрудничать в журнале «Современник», приобретенном ими в сентябре 1846 г. И в октябре того же года, по возвращении из поездки по югу, несколько окрепший и отдохнувший Белинский начинает принимать деятельное участие в работе журнала. Уже в первом номере за 1847 г. появляется его статья «Взгляд на русскую литературу 1846 года», где он защищает творческие принципы «натуральной школы» – школы художественного познания России. Факт появления у нас такой школы, говорит Белинский, свидетельствует о прогрессе литературы, потому что писатели, которых «причисляют к натуральной школе… воспроизводят жизнь и действительность в их истине. От этого литература получила важное значение в глазах общества».

Белинский о Пушкине. Статья 5

⇐ ПредыдущаяСтр 8 из 8

Доселе в русской литературе существовало два способа критиковать. Первый состоял в pазборе частных достоинств и недостатков сочинения, из которого обыкновенно выписывали лучшие или худшие места, восхищались ими или осуждали их, а на целое сочинение, на его дух и идею не обращали никакого внимания(Карамзин и Макаров: первый своим разбором сочинений

Богдановича, второй — сочинений Дмитриева).

… Теперь такая критика была бы очень легка, ибо для того, чтоб

отличить хорошие стихи от слабых или обыкновенных, теперь не нужно слишком

много вкуса, а довольно навыка и литературной сметливости. Но как все в мире

начинается с начала, то и такая критика для своего времени была необходима и

хороша, и в то время не всякий мог с успехом за нее браться, а успевали в

ней только люди с умом, талантом и знанием дела.

С Мерзлякова начинается новый период русской критики: он уже хлопотал не об отдельных стихах и местах, но рассматривал завязку и изложение целого сочинения, говорил о духе писателя, заключающемся в общности его творений. Это было значительным шагом вперед для русской критики, тем более, что Мерзляков критиковал с жаром, основательностию и замечательным красноречием (но его критика была бесплодна, потому что была несвоевременна С двадцатых годов критика русская начала предъявлять претензии на философию и высшие взгляды. (…) Перед тридцатыми годами, и особенно с тридцатых годов, русская критика заговорила другим тоном и другим языком. Ее притязания на философские воззрения сделались настойчивее; она начала цитовать, кстати и некстати, не только Жан-Поля Рихтера, Шиллера, Канта и

Шеллинга, но даже и Платона, заговорила об эсѳетических ѳеориях

{Эстетических теориях.} и грозно восстала на Пушкина и его школу! (пишет про «одного ученого критика», который нашел, что «герои поэм Пушкина относятся к героям поэм Байрона, как мелкие бесенята к сатане») Изучить поэта, значит не только ознакомиться, через усиленное и повторяемое чтение, с его произведениями, но и перечувствовать, пережить их. Всякий истинный поэт, на какой бы ступени художественного достоинства ни стоял, а тем более всякий великий поэт никогда и ничего не выдумывает, но

облекает в живые формы общечеловеческое. Чем выше поэт, то есть чем общечеловечественнее содержание его поэзии, тем проще его создания, так что читатель удивляется, как ему самому не вошло в голову создать что-нибудь подобное: ведь это так просто и легко! (про общечеловеческое в поэзии) Общечеловеческое безгранично только в своей идее; но, осуществляясь, оно принимает известный характер, известный колорит, так сказать. Оттого, хотя все великие поэты выражали В своих созданиях общечеловеческое, однакож, творения каждого из них отличаются своим собственным характером. Велик Шекспир и велик Байрон, но резкая черта отличает творения одного от творений другого. Чем выше поэт, тем оригинальнее мир его творчества, — и не только великие, даже просто замечательные поэты тем и отличаются от обыкновенных, что их поэтическая деятельность ознаменована печатью самобытного и оригинального характера. В этой характерной особности заключается тайна их личности и тайна их поэзии. Уловить и определить сущность этой особности, значит найти ключ к тайне личности и поэзии поэта. (далее- пространное рассуждение о пафосе, анализирует пафос Шекспира). Вывод: каждое поэтическое произведение должно быть плодом пафоса, должно

быть проникнуто им. Без пафоса нельзя понять, что заставило поэта взяться за

перо и дало ему силу и возможность начать и кончить иногда довольно большое

сочинение. Много и многими было писано о Пушкине. Все его сочинения не составляют

и сотой доли порожденных ими печатных толков. Одни споры классиков с

романтиками за «Руслана и Людмилу» составили бы порядочную книгу, если бы их

извлечь из тогдашних журналов и издать вместе. Но это было бы интересно

только как исторический факт литературной образованности и литературных

нравов того времени — факт, узнав который, нельзя не воскликнуть:

Свежо предание, а верится с трудом!

И таковы все толки наших аристархов о Пушкине, и хвалебные и порицательные;

из них ничего не извлечешь, ничем не воспользуешься. Исключение остается

только за статьею Гоголя «О Пушкине» в «Арабесках», изданных в 1835 году

(часть 1-я, стр. 212). Об этой замечательной статье мы еще не раз вспомянем

в продолжение нашего разбора.

Пушкин был призван быть первым поэтом-художником Руси, дать ей поэзию,

как искусство, как художество, а не только как прекрасный язык чувства. Само

собою разумеется, что один он этого сделать не мог.

Повторим здесь уже сказанное нами сравнение, что все эти поэты относятся к Пушкину, как малые и великие реки — к морю, которое наполняется их водами. Поэзия Пушкина была этим морем. (…) Чтоб изложить нашу мысль сколько возможно яснее и доказательнее, мы посвятили особую статью на разбор не только ученических стихотворений ребенка-Пушкина, но и стихотворений юноши-Пушкина, носящих на себе следы влияния предшествовавшей школы. Эти последние стихотворения несравненно ниже тех, в которых он явился самобытным творцом, но в то же время они и далеко выше образцов, под влиянием которых были написаны. Эта первая часть заключает в себе стихотворения, писанные от 1815 до 1824

года; они расположены по годам, и потому можно видеть, как с каждым годом

Пушкин являлся менее учеником и подражателем, хотя и превзошедшим своих

учителей и образцов, и боле самобытным поэтом.

Вторая часть заключает в себе пьесы, писанные от 1825 до 1829 года, и только в отделе стихотворений 1825 года заметно еще некоторое влияние старой школы, а в пьесах следующих за тем годов оно уже исчезло совершенно. (Сравнивает стих Жуковского и Пушкина). Читая Гомера, вы видите возможную полноту художественного совершенства;

но она не поглощает всего вашего внимания; не ей исключительно удивляетесь

вы: вас более всего поражает и занимает разлитое в поэзии Гомера

древнеэллинское миросозерцание и самый этот древнеэллинский мир. В поэзии Байрона, прежде всего, обоймет вашу душу ужасом удивления колоссальная личность поэта, титаническая смелость и гордость его чувств и мыслей. В поэзии Гёте перед вами выступает поэтически созерцательный мыслитель, могучий царь и властелин внутреннего мира души человека. В поэзии Шиллера вы преклонитесь с любовию и благоговением перед трибуном человечества, провозвестником гуманности, страстным поклонником всего высокого и нравственно прекрасного.

В Пушкине, напротив, прежде всего увидите художника, вооруженного всеми чарами поэзии, призванного для искусства, как для искусства, исполненного любви, интереса ко всему эстетически-прекрасному, любящего все и потому терпимого ко всему.

Призвание Пушкина объясняется историею нашей литературы. Русская поэзия

— пересадок, а не туземный плод. {329} Всякая поэзия должна быть выражением

жизни в обширном значении этого слова, обнимающего собою весь мир,

физический и нравственный. До этого ее может довести только мысль. Но чтоб

быть выражением жизни, поэзия прежде всего должна быть поэзиею.

Наша русская поэзия до Пушкина была именно позолоченною пилюлею,

подслащенным лекарством. И потому в ней истинная, вдохновенная и творческая

поэзия только проблескивала временами в частностях, и эти проблески тонули в

массе риторической воды. Много было сделано для языка, для стиха, кое-что

было сделано и для поэзии; но поэзии как поэзии, то есть такой поэзии,

которая, выражая то или другое, развивая такое или иное миросозерцание,

прежде всего была бы поэзией — такой поэзии еще не было! Пушкин был призван

быть живым откровением ее тайны на Руси. И так как его назначение было

завоевать, усвоить навсегда русской земле поэзию, как искусство, так, чтоб

русская поэзия имела потом возможность быть выражением всякого направления,

всякого созерцания, не боясь перестать быть поэзиею и перейти в рифмованную

прозу, — то естественно, что Пушкин должен был явиться исключительно

художником. Еще раз: до Пушкина были у нас поэты, но не было ни одного

поэта-художника; Пушкин был первым русским поэтом-художником. Поэтому даже

самые первые незрелые юношеские его произведения, каковы: «Руслан и

Людмила», «Братья-разбойники», «Кавказский пленник» и «Бахчисарайский

фонтан», отметили своим появлением новую эпоху в истории русской поэзии.

Если в поименованных нами первых поэмах Пушкина видно так много этого

художества, которым так резко отделились они от произведений прежних школ,

то еще более художества в самобытных лирических пьесах Пушкина. Поэмы, о

которых мы говорили, уже много потеряли для нас своей прежней прелести; мы

уже пережили и, следовательно, обогнали их; но мелкие пьесы Пушкина,

ознаменованные самобытностью его творчества, и теперь так же обаятельно

прекрасны, как и были во время появления их в свет. Это понятно: поэма

требует той зрелости таланта, которую дает опыт жизни, — и этой зрелости нет

нисколько в «Руслане и Людмиле», «Братьях-разбойниках» и «Кавказском

пленнике», а в «Бахчисарайском фонтане» заметен только успех в искусстве; но

юность — самое лучшее время для лирической поэзии. Поэма требует знания

жизни и людей, требует создания характеров, следовательно, своего рода

драматизировки; лирическая поэзия требует богатства ощущений, — а когда же

грудь человека наиболее богата ощущениями, как не в лета юности?

Тайна пушкинского стиха была заключена не в искусстве «сливать

послушные слова в стройные размеры и замыкать их звонкою рифмой», но в тайне

поэзии. Душе Пушкина присущна была прежде всего та поэзия, которая не в

книгах, а в природе, в жизни, — присущно художество, печать которого лежит

на «полном творении славы». (…Сравнивает поэзию с женщиной)

Пушкин первый из русских поэтов овладел поясом Киприды. Не только стих,

но каждое ощущение, каждое чувство, каждая мысль, каждая картина исполнены у

него невыразимой поэзии. Он созерцал природу и действительность под

особенным углом зрения, и этот угол был исключительно поэтический. Муза

Пушкина, это — девушка-аристократка, в которой обольстительная красота и

грациозность непосредственности сочетались с изяществом тона и благородною

простотою и в которой прекрасные внутренние качества развиты и еще более

возвышены виртуозностью формы, до того усвоенной ею, что эта форма сделалась

ей второю природою.

Самобытные мелкие стихотворения Пушкина не восходят далее 1819 года и с

каждым следующим годом! увеличиваются в числе. Из них прежде всего обратим

внимание на те маленькие пьесы, которые, и по содержанию и по форме,

отличаются характером античности и которые с первого раза должны были

показать в Пушкине художника по превосходству. Простота и обаяние их красоты

выше всякого выражения: это музыка в стихах и скульптура в поэзии.

Пластическая рельефность выражения, строгий классический рисунок мысли,

полнота и оконченность целого, нежность и мягкость отделки в этих пьесах

обнаруживают в Пушкине счастливого ученика мастеров древнего искусства. А

между тем он не знал по-гречески, и вообще многосторонний, глубокий

художнический инстинкт заменял ему изучение древности, в школе которой

воспитываются все европейские поэты. Этой поэтической натуре ничего не

стоило быть гражданином всего мира и в каждой сфере жизни быть как у себя

дома; жизнь и природа, где бы ни встретил он их, свободно и охотно ложились

на полотне под его кистью.

Поэзия Пушкина удивительно верна русской действительности, изображает

ли она русскую природу или русские характеры: на этом основании общий голос

нарек его русским национальным, народным поэтом… Нам кажется это только в

половину верным. _Народный_ поэт — тот, которого весь народ знает, как,

например, знает Франция своего Беранже; _национальный_ поэт — тот, которого

знают все сколько-нибудь образованные классы, как, например, немцы знают

Гёте и Шиллера. Наш народ не знает ни одного своего поэта; он поет себе

доселе «Не белы-то снежки», не подозревая даже того, что поет стихи, а не

прозу… Следовательно, с этой стороны смешно было бы и говорить об эпитете

«народный» в применении к Пушкину или к какому бы то ни было поэту русскому.

Слово «национальный» еще обширнее в своем значении, чем «народный». Под

«народом» всегда разумеют массу народонаселения, самый низший и основной

слой государства. Под «нациею» разумеют весь народ, все сословия, от низшего

до высшего, составляющие государственное тело. Национальный поэт выражает в

своих творениях и основную, безразличную, неуловимую для определения

субстанциальную стихию, которой представителем бывает масса народа, и

определенное значение этой субстанциальной стихии, развившейся в жизни

образованнейших сословий нации. Национальный поэт — великое дело! {335}

Обращаясь к Пушкину, мы скажем по поводу вопроса о его национальности, что

он не мог не отразить, в себе географически и физиологически народной жизни,

ибо был не только русский, но притом русский, наделенный от природы

гениальными силами; однакож в том, что называют народностью или

национальностью его поэзии, мы больше видим его необыкновенно великий

художнический такт. Он в высшей степени обладал этим тактом

действительности, который составляет одну из главных сторон художника.

Самая его жизнь совершенно русская. Он один только певец Кавказа; 6н влюблен в него всею душою и чувствами; он проникнут и напитан его чудными окрестностями, южным небом, долинами прекрасной Грузии я великолепными крымскими ночами и садами.

Он при самом начале своем уже был национален, потому что истинная

национальность состоит не в описании сарафана, но в самом духе народа. Поэт

даже может быть и тогда национален, когда описывает совершенно сторонний

мир, но глядит на него глазами своей национальной стихии, глазами всего

народа, когда чувствует и говорит так, что соотечественникам его кажется,

будто это чувствуют и говорят они сами. Если должно сказать о тех

достоинствах, которые составляют принадлежность Пушкина, отличающую его от

других поэтов, то они заключаются в чрезвычайной быстроте описания и в

необыкновенном искусстве немногими чертами означить весь предмет. Его эпитет

так отчетист и смел, что иногда один заменяет целое описание; кисть его

летает. Его небольшая пиеса всегда стоит целой поэмы. Вряд ли о ком из

поэтов можно сказать, что бы у него в коротенькой пиесе вмещалось столько

величия, простоты и силы, сколько у Пушкина.

Но последние его поэмы, писанные им в то время, когда Кавказ скрылся от

него со всем своим грозным величием и державно-возносящеюся из-за облак

вершиною и он погрузился в сердце России, в ее обыкновенные равнины,

предался глубже исследованию жизни и нравов своих соотечественников и

захотел быть вполне национальным поэтом, — его поэмы уже не всех поразили

тою яркостью и ослепительной смелостью, какими дышит у него все, где ни

являются Эльбрус, горцы, Крым и Грузия. Для Пушкина не было так называемой _низкой природы_; поэтому он не затруднялся никаким сравнением, никаким предметом, брал первый попавшийся

ему под руку, и все у него являлось поэтическим, а потому прекрасным и

благородным. Талант Пушкина не был ограничен тесною сферою одного какого-нибудь рода поэзии: превосходный лирик, он уже готов был сделаться превосходным

драматургом, как внезапная смерть остановила его развитие. Эпическая поэзия

также была свойственным его таланту родом поэзии. В последнее время своей

жизни он все более и более наклонялся к драме и роману и, по мере того,

отдалялся от лирической поэзии. Равным образом он тогда часто забывал стихи

для прозы. Это самый естественный ход развития великого поэтического таланта

в наше время. Лирическая поэзия, обнимающая собою мир ощущений и чувств, с

особенною силою кипящих в молодой груди, становится тесною для мысли

возмужалого человека. Тогда она делается его отдыхом, его забавою между

делом. Действительность современного нам мира полнее, глубже и шире в романе

и драме. — О поэмах и драматических опытах Пушкина мы будем говорить в

следующей статье, а теперь остановимся на его лирических произведениях.

Пушкина некогда сравнивали с Байроном. Мы уже не раз замечали, что это

сравнение более чем ложно, ибо трудно найти двух поэтов, столь

противоположных по своей натуре, а следовательно, и по пафосу своей поэзии,

как Байрон и Пушкин. Так как поэзия Пушкина вся заключается преимущественно в поэтическом созерцании мира и так как она безусловно признает его настоящее положение если не всегда утешительным, то всегда необходимо-разумным, — поэтому она

отличается характером более созерцательным, нежели рефлектирующим!,

выказывается более как чувство или как созерцание, нежели как мысль. Вся

насквозь проникнутая гуманностию, муза Пушкина умеет глубоко страдать от

диссонансов и противоречий жизни, но она смотрит на них с каким-то

самоотрицанием (resignatio), как бы признавая их роковую неизбежность и не

нося в душе своей идеала лучшей действительности и веры в возможность его

осуществления. Из мелких произведений его более других отличаются присутствием

глубокой и яркой мысли и вместе с тем национального чувства, в истинном

значении этого слова, стихотворения, посвященные памяти Петра Великого.

Эти стихотворения достойны своего высокого предмета. Жаль только, что их слишком мало. Из поэм Петр является в «Полтаве» и «Медном всаднике»; об них мы будем говорить в следующей статье. Никто из русских поэтов не умел с таким непостижимым искусством

спрыскивать живой водой творческой фантазии немножко дубоватые материалы

народных наших песен. Пушкин ничего не преувеличивает, ничего не украшает, ничем не эффектирует, никогда не взводит на себя великолепных, но неиспытанных им чувств, и везде является таким, каков был действительно. В отношении к художнической добросовестности Пушкина такова же его превосходная пьеса «Воспоминание»: в ней он не рисуется в мантии сатанинского величия, как это делают часто мелкодушные талантики, но просто, как человек, оплакивает свои заблуждения. И этим доказывается не то, чтоб у него было больше других заблуждений, но то, Кстати об изображаемой Пушкиным природе. Он созерцал ее удивительно верно и живо, но не углублялся в ее тайный язык. Оттого он рисует ее, но не мыслит о ней. И это служит новым доказательством того, что пафос его поэзии

был чисто артистический, художнический, и того, что его поэзия должна сильно

действовать на воспитание и образование чувства в человеке. Если с кем из

великих европейских поэтов Пушкин имеет некоторое сходство, так более всего

с Гёте, и он еще более, нежели Гёте, может действовать на развитие и

образование чувства. Это, с одной стороны, его преимущество перед Гёте и

доказательство, что он больше, нежели Гёте, верен художническому своему

элементу; а с другой стороны, в этом же самом неизмеримое превосходство Гёте

перед Пушкиным: ибо Гёте — весь мысль, и он не просто изображал природу, а заставлял ее раскрывать перед ним ее заветные и сокровенные тайны. Андре Шенье был отчасти учителем Пушкина в древней классической поэзии; и в элегии, означенной именем французского поэта, Пушкин многими прекрасными

стихами верно воспроизвел его образ. В превосходной пьесе «19 октября» мы

знакомимся с самим Пушкиным, как с человеком, для того, чтоб любить его, как

человека. Вся эта пьеса посвящена им воспоминанию об отсутствующих друзьях.

Многие черты в ней принадлежат уже к прошедшему времени: так, например,

теперь, когда уже вывелись восторженные юноши-поэты вроде Ленского.

Поиск по сайту:

Критика о поэме «Медный всадник» Пушкина: отзывы о произведении

«…В этой поэме видим мы горестную участь личности, страдающей как бы вследствие избрания места для новой столицы, где подверглось гибели столько людей… И смиренным сердцем признаем мы торжество общего над частным, не отказываясь от нашего сочувствия к страданию этого частного…

При взгляде на великана, гордо и неколебимо возносящегося среди всеобщей гибели и разрушения и как бы символически осуществляющего собою несокрушимость его творения, мы хотя и не без содрогания сердца, но сознаемся, что этот бронзовый гигант не мог уберечь участи индивидуальностей, обеспечивая участь народа и государства, что за него историческая необходимость и что его взгляд на нас есть уже его оправдание…

Эта поэма — апофеоза Петра Великого, самая смелая, какая могла только прийти в голову поэту, вполне достойному быть певцом великого преобразователя.

Картина наводнения написана у Пушкина красками, которые ценою жизни готов бы был купить поэт прошлого века, помешавшийся на мысли написать эпическую поэму Потоп… Тут не знаешь, чему больше дивиться, громадной ли грандиозности описания или его почти прозаической простоте, что вместе взятое доходит до величайшей поэзии».
(В. Г. Белинский, «Сочинения Александра Пушкина», статья 11)

А. В. Дружинин:

«..«Русалка», «Галуб» и «Медный всадник» представляют последнюю грань, до которой достиг талант Пушкина… <…>

Под «Медным всадником» и одновременными с ним произведениями — величайший поэт всех времен и народов, без стыда, может подписать свое имя…

 Во всех трех поэмах … способность замысла, всегда так блистательная у Пушкина, достигает своего апогея. По сочинению «Медного всадника», «Галуба» и «Русалки» Пушкин велик как никто; долгий труд и работа над эпическими произведениями принесли за собой роскошный плод; плод, так давно ожидаемый.

Если «Медный всадник» так близок к сердцу каждого русского, если ход всей поэмы так связан с историей и поэмой города Петербурга, — то все-таки поэма в целом не есть достояние одной России: она будет оценена, понята и признана великой поэмою везде, где есть люди, способные понимать изящество. Передайте «Медного всадника» на какой хотите язык, прозой или стихами, с комментариями или даже без комментариев, — и будьте уверены, что ваш труд не пропадет напрасно. Тут важна не одна гармония стиха, не один местный колорит. <…>

«Медный всадник» есть вещь общедоступная, произведение европейское. Он изобилует совершенствами всех родов, начиная от своего величавого начала до последней неслыханно грандиозной сцены: когда гигант на бронзовом коне скачет за несчастным юношей, потрясая мостовую копытами металлической лошади, и в бледном сиянии луны простирает вперед свою грозную руку!

Смелость, с которою поэт сливает историю своего героя с торжественнейшими эпохами народной истории, — беспредельна, изумительна и нова до крайности, между тем как общая идея всего произведения по величию своему принадлежит к тем идеям, какие родятся только в фантазиях поэтов, подобных Данту, Шекспиру и Мильтону!

«Медный всадник» имеет и свои недостатки — скажем это с полной смелостью, но этими недостатками отчасти подтверждается величие самого поэта, ибо тот, кто по красотам поэзии возносится в разряд мировых деятелей, и судим должен быть не по общепринятому снисходительному кодексу.

Мы сказали уже, что смелость, с которою Пушкин противопоставил судьбу своего бедного мальчика Евгения с судьбой нашего родного Петербурга и памятью великого Преобразователя России, заслуживает удивления, но нам следует добавить, что поэт, извлекая десятки красот из своей необыкновенной темы, по временам чувствует как бы неловким свой поэтический замысел. <…>

Несмотря на все благоговение к памяти Александра Сергеича, мы смело упрекаем его Евгения в бесцветности. О том, что можно и должно бы было выйти из Евгения, может только судить поэт, подобный Пушкину…»
(А. В. Дружинин, «А. С. Пушкин и последнее издание его сочинений», 1865 г.)

Д. С. Мережковский:

«…Здесь [в «Медном всаднике»] вечная противоположность двух героев, двух начал… С одной стороны, малое счастье малого, неведомого коломенского чиновника, напоминающего смиренных героев Достоевского и Гоголя, с другой — сверхчеловеческое видение героя… Какое дело гиганту до гибели неведомых? Не для того ли рождаются бесчисленные, равные, лишние, чтобы по костям их великие избранники шли к своим целям?..

Но что, если в слабом сердце ничтожнейшего из ничтожных, «дрожащей твари», вышедшей из праха, в простой любви его откроется бездна, не меньшая той, из которой родилась воля героя? Что, если червь земли возмутится против своего бога?.. <…>

Вызов брошен, и спокойствие горделивого истукана нарушено… Медный всадник преследует безумца… Но вещий бред безумца, слабый шепот его возмущенной совести уже не умолкнет, не будет заглушен подобным грому грохотаньем, тяжелым топотом Медного Всадника…»
(Д. С. Мережковский, статья «Пушкин»)

С. М. Бонди:

«…Поэма [«Медный всадник»] представляет собою одно из самых глубоких, смелых и совершенных в художественном отношении произведений Пушкина… <…>

В художественном отношении «Медный всадник» представляет собою чудо искусства. В предельно ограниченном объеме (в поэме всего 481 стих) заключено множество ярких, живых и высокопоэтическнх картин… Отличает от других пушкинских поэм «Медного всадника» и удивительная гибкость, и разнообразие его стиля, то торжественного и слегка архаизированного, то предельно простого, разговорного, но всегда поэтичного.

Особый характер придает поэме применение приемов почти музыкального строения образов: повторение, с некоторыми вариациями, одних и тех же слов и выражений (сторожевые львы над крыльцом дома, образ памятника, «кумира на бронзовом коне»), проведение через всю поэму в разных изменениях одного и того же тематического мотива — дождя и ветра, Невы — в бесчисленных en аспектах и т. п., не говоря уже о прославленной звукописи этой удивительной поэмы.»
(С. М. Бонди. «Комментарий: А.С.Пушкин. Медный всадник»)

Н. В. Измайлов:

«…Последняя поэма Пушкина — «Петербургская повесть» «Медный Всадник», — написанная в болдинскую осень 1833 г., в период полной творческой зрелости, является его вершинным, самым совершенным произведением в ряду поэм, да и во всем его поэтическом творчестве, — вершинным как по совершенству и законченности художественной системы, так и по обширности и сложности содержания, по глубине и значительности проблематики, вложенной в него историко-философской мысли.

В поэме, или «Петербургской повести», как очень точно назвал ее в подзаголовке сам Пушкин, два основных персонажа, два героя, определяющих две сплетенные между собою и сталкивающиеся идейно-тематические линии: первый из героев — Петр Великий, «могучий властелин судьбы», «строитель чудотворный», создатель города «под морем», продолжающий как личность жить и после смерти в памятнике, давшем поэме ее заглавие; другой — Евгений, мелкий чиновник из обедневшего дворянского рода, опустившийся до мещанского уровня, «ничтожный герой», вошедший в 30-х годах в творческий кругозор Пушкина из окружающего быта.

Эти два, казалось бы, неизмеримо далеко стоящих друг от друга героя оказываются связанными событием, самая возможность которого вызвана «волей роковой» «державца полумира», — петербургским наводнением 7 ноября 1824 г., погубившим не только счастие, но и самую жизнь Евгения. Угроза, брошенная «кумиру» безумцем в момент внезапного и «страшного» прояснения мыслей, и вызванный ею мгновенный гнев «грозного царя» составляют кульминацию поэмы.

Вокруг этого момента вращаются уже второе столетие все разнообразные попытки ее истолкования. Но наводнение, по-видимому, является тем моментом, от которого нужно начинать творческую историю «Медного Всадника». <…>

…в «Медном Всаднике» указания на Коломну как на место жительства героя имеют целью лишь подчеркнуть его бедность…»
(Н. В. Измайлов, ««Медный всадник» А. С. Пушкина. История замысла и создания, публикации и изучения»)

Статья в газете Нива (1882 г.):

…в «Медном всаднике», произведении, в котором с таким художественным совершенством изобразил он одно из самых печальных и трагических событий в истории Петербурга — страшное наводнение 1824 г. <…>

Причина … неодобрения цензуры заключалась в том, что Пушкин выводит здесь действующим лицом бронзовую статую Петра и, как казалось тогда, оскорблял тем память Великого Императора. Большинство публики, да и весь официозный мир не допускали тогда и малейшего намека на недостатки петровской реформы и потому-то появление «Медного всадника» могло возбудить общественное негодование.

Но теперь «Медный всадник» занял в нашей литературе подобающее место и ни один, даже самый строгий судья, не укорит по этому поводу поэта в желании умалить заслуги Великого Преобразователя и оскорбить его священную память.

Герой рассказа — это некий Евгений, молодой человек, сошедший с ума от страшной потери своей возлюбленной, погибшей во время наводнения. Полный горя и отчаяния…бродит он по улицам города, сохранившим еще следы страшной катастрофы и вдруг случайно попадает на Петровскую площадь, где возвышается памятник Петра Великого, воздвигнутый Екатериной. Здесь приходит ему на мысль, что никто иной как Петр — единственный виновник его несчастия и им овладевает страшное бешенство…»
(статья ««Медный всадник» Пушкина» в газете Нива, 1882 г., №1-26)

Пушкин: Все наше

Богданова Марина

С раннего детства каждый русский учится узнавать свое лицо даже в самом стилизованном его изображении. Его сказки — одно из первых, что россияне помнят с детства. В хорошо известном тесте, когда людей просят быстро назвать любой цветок, фрукт или русского поэта, 98% отвечают: «красное, яблоко, Пушкин». Даже человек, не интересующийся литературой, вспомнит, что Пушкин — солнце русской поэзии и всего нашего.

Неслучайно даже с 2010 года было принято решение отмечать в ООН Международный день русского языка в день рождения Пушкина (так же, как День английской литературы — в день рождения Шекспира, а День испанской литературы — в этот день. о смерти Сервантессы). Год спустя, в 2011 году, был издан указ президента о праздновании Дня русского языка и в России. С тех пор Пушкин, величайший гений русской поэзии, и русский язык были не просто связаны, а практически слиты в одно целое.Но всегда ли так было?

Рисунок А.С. Пушкин в альбоме Е. Ушаковой. Мужской и женский профили

Еще при жизни Пушкина называли гением и лучшим русским поэтом (и не за недостаток претендентов — их было немало!). Император Николай I заметил после аудиенции Пушкина: Вот я долго разговаривал с самым умным человеком в России. Тем не менее современники поэтов вряд ли поверили бы, что два столетия спустя Пушкин станет кумиром и символом русской литературы, что он будет возведен в почти благочестивое положение.Во времена Пушкина были писатели и поэты, которых считали более достойными, более достойными и более популярными, чем Пушкин, или, по крайней мере, не хуже его. Но что из этого? Этим современникам можно простить: как говорится, никто не пророк в их родном городе.

Правнук Ганнибала

В 1799 году, в конце 18^-го века, в семье Пушкиных родился сын Александр. Сейчас с этим самым Пушкиным ассоциируется любой представитель древнего и прославленного рода Пушкиных, но на момент рождения юных Александров его дядя Василий считался писателем среди Пушкиных.Драматург, поэт, друг и собеседник поэтов Гнедича, Державина, Жуковского, Карамзина. Позже, когда ему нужно было поселить племянника в лицее, эти связи оказались чрезвычайно полезными.

Мать Пушкиных, красивая креолка , как ее называли в обществе, была внучкой фаворита Петра Великого и внука Ибрагима Ганнибала, а по материнской линии принадлежала к роду Пушкиных. Она была родственницей своего будущего мужа Сергея, но была дальним родственником.Бабушка Александра, Мария Алексеевна Ганнибал, 30 лет прожила отдельно от мужа, оставив его с маленькой дочкой Надеждой. Вспыльчивый и несдержанный Осип Абрамович был убежден (и он был в этом не один), что его дочь Надежда вовсе не его дочь: с детства в ее чертах не было никакого африканского происхождения. Очень часто принца Александра Визапура, индийского происхождения, называют отцом Надежды, а следовательно, и настоящим дедом Пушкина.Правда, судя по документам, Визапуру было всего восемь лет, когда Ганнибалы поженились, но такие подробности не отпугивают создателей мифов: в конце концов, молодой Визапур мог иметь более старшего родственника.

Рисунок А.С. Пушкин в альбоме Е. Ушаковой. Автопортрет

Известно, что мать Пушкиных не любила своего неуклюжего и волевого старшего сына, хотя какое-то человеческое общение между ними все же началось, когда Надежда Осиповна состарилась, а сын искренне о ней позаботился.Но когда Пушкин впал в немилость и был сослан, именно Надежда Осиповна стучала во все двери, пытаясь добиться более мягкого приговора своему своенравному и блестящему ребенку. Пушкин это очень хорошо помнил.

Считается, что Пушкина воспитывала его няня Арина Родионовна, но это не так. Арина Родионова ухаживала за его сестрой, а затем и за младшего брата. Пушкин слушал ее песни, сказки и другие жемчужины народной мудрости уже будучи взрослым, коротая зимние вечера со старухой во время ссылки в Михайлове.Его бабушка, Мария Алексеевна, была настоящим ангелом для клутцов Саши. По воспоминаниям московского мемуариста Е.П. Янкова, Пушкины жили счастливо и открыто, а домашними делами в основном вела старушка Ганнибал, очень умная, практичная и разумная женщина. Она знала, как поступать правильно, и больше интересовалась детьми: она приводила для них учителей и сама учила их. Это бабушка каждую ночь рассказывала Саше сказки, учила его читать, наставляла, ругала и баловала.

Непоседа

В лицее этого шумного и импульсивного подростка называли французом, обезьяной-тигром или непоседой. Его учителя и друзья уловили это от него. Своими поддразниваниями он чуть не довел бедного Вильгельма Кюхельбекера до самоубийства, но, к счастью, все закончилось тем, что они разошлись.

В студенческие годы Пушкин был хуже среднего, и по сей день для школьников на экскурсиях в лицей приятно увидеть классный рейтинг, где Александр Пушкин практически на последнем месте.Оказывается, можно достичь величия, не будучи лучшим учеником!

Пушкинские озорства и опасные трюки часто носили явно бунтарский характер. Следующее поколение лицеистов очень обрадовалось, вспомнив об этом факте, а первый класс школы стал для них живыми легендами. Однажды, когда молодой прикованный медвежонок (сильно подросший) вырвался на свободу и обратился к императору Александру I, Пушкин воскликнул в пылу вольнодумства: Есть один настоящий мужчина на всю Россию, и он медведь.

Свободолюбивый дух старших классов лицея поддерживался их старшими друзьями — офицерами Императорской гусарской гвардии, расквартированными неподалеку, чьи партии молодые ученые тайно выскальзывали из своих скромных лицеев, чтобы посетить. На этом импровизированном празднике они курили, пили и говорили обо всем, что хотели. От дискуссий на исторические и политические темы они перешли к совершенно иной теории и практике. Позже декабрист Якушкин не без раздражения вспоминал: … притворился дерзким, вероятно, вспоминая Каверина и других своих гусарских друзей в Царском Селе; Между тем, он рассказывал о себе самые ужасные истории, и все это вместе как-то производило впечатление довольно вульгарного.

Но среди этих смельчаков и головорезов Пушкин встретил Чаадаева. Будущий московский философ, которого позже объявили помешанным на своих взглядах, многому научил этого впечатлительного и энергичного молодого человека. Тот, в свою очередь, проявил почтение к своему мудрому и разумному товарищу, видя в нем сразу все идеалы античности и горько страдая от того, что такой великий человек ведет мелкую и унизительно обычную жизнь. Он был только офицером, когда мог вести народы к счастью и наделить человечество справедливыми законами!

Высшее командование небес,

Он родился скованным царской службой;

В Риме был Брут, в Афинах Перикл,

Но здесь он всего лишь гусарский офицер.

Бесстыдное безумие желаний

После окончания лицея Пушкин, как и положено молодому поэту романтического типа, отпустил себя. Формально оставаясь на госслужбе, чиновником десятого класса (очень хорошее начало карьеры) и переводчиком в Колледже иностранных дел, он успел завязать целую кучу романтических романов, стать завсегдатаем всех захудалых людей. установление, установление дружеских отношений с ведущими деятелями русской культуры, при этом сочиняя наряду с неприличными стихами прекрасные стихи.

Рисунок А.С. Пушкин в альбоме Е. Ушаковой. Виолончель как женская фигура

Его стихотворение «Руслан и Людмила» заставило всех заговорить о новом таланте. Но если литературная репутация поэта укреплялась, его репутация члена общества стремительно падала. Он участвовал в собраниях квази-легального благотворительного общества «Зеленая лампа» и в оргиастических субботних собраниях, которые проходили в одном доме с одними и теми же участниками.Он ухаживал за всеми дамами сразу, опираясь на свой неумолимый темперамент. Не будучи красивым и даже считая себя некрасивым, он, тем не менее, привлекал женщин своим бесстыдным безумием желаний. Он изучал атеизм, и буквально за одну пасхальную неделю написал богохульную и веселую поэму под названием Габриэлиада.

Его втягивали в самые глупые дуэли, он вел себя как можно глупее и нагло, особенно когда он был пьян, и его друзьям приходилось тратить огромные усилия и энергию, чтобы постоянно выводить его из затруднительного положения.Однажды, встретив на улице лучшего друга поэта из лицея Ивана Пущина, отец неохотно рассказал Пущину, чем именно развлекается наш Александр. После этой случайной встречи Пущин, член тайного общества, серьезно переосмыслил перспективу раскрытия своей тайны своему другу и очень строго охранял заговор в разговорах с Пушкиным в дальнейшем.

О Пушкине ходили слухи, что его вызвали в секретную канцелярию и высекли там за неприемлемое поведение и дерзкие стихи.Этот слух, доводивший поэта до отчаяния, распространил его друг Федор Толстой по прозвищу американец в отместку за то, что Пушкин разоблачил его жульничество в карты. В письме к князю А.А. Шаховскому Толстой рассказал ему об этом якобы имевшем место умиротворяющем избиении, а князь, конечно, пересказал кому-то эту пикантную историю как строжайшую тайну, не называя источника.

Пушкин был в ярости. Он попытался выяснить, откуда возник этот позорный слух.Он совершал глупости и намеренно засыпал царя Александра эпиграммами, чтобы никто не обвинял его в покорности или страхе. О том, что за сплетнями стоит американец, Пушкин узнал, когда уже был в изгнании, и вызвать на дуэль подонков невозможно. Конечно, это было очень удачно, потому что Федор Толстой был снайпером, спокойно убившим на дуэлях 11 человек, и он, скорее всего, не оставил бы страстного юноши мертвым. Впоследствии их друзьям удалось помирить их.

Далеко от Петербурга

В известном смысле насильственное изгнание Пушкина из Петербурга было единственно возможным способом уладить и поставить на место этого чрезмерно страстного поэта. Поэты Жуковский и Карамзин вместе со всеми, кто мог обладать некоторым авторитетом в глазах царя Александра, умоляли от имени Пушкина, и его наказание было довольно мягким: его просто перевели на службу в южные районы и поместили в ведение генерала Инзова. , под чьим командованием находились все южные области и колонии.

Бывший начальник Пушкина, граф Каподистрия был вынужден перечислить в письме к генералу проступки и проступки, за которые Пушкин был сослан из Петербурга — наказание, которое, хотя и было относительно мягким, оказало большое влияние на молодого человека, привыкшего к интеллектуальное общество. Но это письмо произвело обратный эффект на Инзова, получившего образование у Мартинистов, и он взял под свое крыло талантливого вольнодумца. Вигель описывает эти отношения, никак не похожие на подчинение, следующим образом: С самого первого момента Инзов позволил этому молодому человеку, приехавшему без денег, остаться в своем доме, угостил его едой и питьем и показал его привязанность, и так все и оставалось до их окончательной разлуки.

Рисунок А.С. Пушкин в альбоме Е. Ушаковой. Автопортрет на коне

В Бессарабии Пушкин жил по-прежнему: писал как стихи, так и длинные стихотворные рассказы, влюблялся и обижал местное общество. (Однажды он появился в качестве гостя в кружевных брюках без нижнего белья, и барышни быстро удалили из комнаты.) С разрешения Инзова он объездил весь Крым и был частым гостем на Каменке, где чуть не пристроился. с заговорщиками, которые впоследствии стали Южным обществом.Но поведение и репутация Пушкина, несмотря на его гениальность, даже отдаленно не говорили в его пользу. Я не любил его как личность, засвидетельствовал декабрист Николай Басаргин, встречавшийся в это время с Пушкиным. Что-то вроде дуэлянта, самоудовлетворения и желания высмеивать и наносить удары другим. Тогда многие, знавшие его, говорили, что рано или поздно он погибнет на дуэли.

Пушкин, привыкший потакать каждому его желанию, сумел придумать роман с женой одного из своих хозяев (одного из братьев Давыдовых), и он даже продолжал высмеивать и влюбленную даму, и тупую девушку. рогоносец муж.Разница между стихотворениями Пушкина, которые были славными, глубокими и лучшими в России, и его невыносимым, часто просто хамским поведением, была огромной. Последующие поколения предпочитали прощать Пушкину все его выходки из-за его стихов, но современники просто запрещали молодым людям тусоваться с таким человеком.

Когда по просьбе друзей Пушкина привезли из богом забытой Бессарабии в более шумную и оживленную Одессу, его новый начальник, граф Воронцов, не пожелал ухаживать за Пушкиным так, как добросердечный Инзов почти два года. годы.После череды скандалов и обнаружения цензурой кощунственного письма терпение столицы подошло к концу, и Пушкин был отправлен в родовое имение Михайловск под запретом и под присмотром родственников, а также под наблюдение местная церковная иерархия.

Новый Пушкин

Здесь, в Михайловске, поэт пережил целую череду кризисов, и не осталось и следа его былой дерзкой драки и глупой бравады.Восстание декабристов, казнь его друзей, переосмысление всей его жизни и, наконец, трудный процесс взросления и смягчения, привели Пушкина к тому, чтобы он стал новым человеком (при этом оставаясь Пушкиным). Новый Пушкин неожиданно оказался прекрасным семьянином, заботливым отцом и внимательным мужем.

Он занимался глубокими и серьезными историческими исследованиями и анализом. Он примирился с Богом и вел переписку с митрополитом Филаретом. Николай заметил и оценил нового поэта, сказав своему двору: Теперь Пушкин мой! Он назначил поэтов личным цензором.Между прочим, этот эксперимент по приручению Пушкина провалился. Для современников поэт с бурной юности оставался чем-то вроде постоянной мишени для сплетен, неиссякаемым источником остроумных каламбуров, шуток и пикантных рассказов. По сути, они не знали другого Пушкина и не хотели его знать.

Например, тираж журнала The Contemporary , организованного Пушкиным, составил всего 600-700 экземпляров. В то же время журнал его соперника Булгарина имел более 2000 подписчиков.Начиная с 1930-х годов, мнение о том, что Пушкин уже написал свои лучшие произведения, было постоянным рефреном среди публики. Друзья поэтов поддерживали его, но стоимость жизни продолжала расти, а его семья продолжала расти по мере его стресса, и он все меньше и меньше знал, как жить.

Тем не менее, враги не собирались оставлять его в покое. Сегодня невозможно точно определить, кто придумал и разыграл отвратительную драму отправки писем о введении Пушкина в Орден рогоносцев или почему люди с таким удовольствием участвовали в этой атаке.Однако литературовед Юрий Лотман дает следующий ответ: У Пушкина было много врагов. Было бы неправильно представлять мир, в который вернулся поэт в последние годы своей жизни, как воровское логово или шайку театральных злодеев. Однако пагубное влияние победы Николая I на Сенатской площади стало полностью очевидным только во второй половине 1830-х годов. За несколько месяцев до дуэли Пушкин писал Чаадаеву: «Наше современное общество столь же мерзко, как глупый Пушкин, не мысливший жизни без чувства собственного достоинства, вызывал раздражение у людей, не имевших достоинства или растративших его. в различных компромиссах со своей совестью.И теперь с садистским любопытством они наблюдали за событиями и ускоряли их, ожидая насладиться зрелищем деградации поэтов.

Рисунок из альбома Э. Ушакова. Портрет Натальи Николаевны Гончаровой

Последнюю дуэль Пушкина некому было остановить. И хотя Пушкина оплакивали, что ни один другой писатель или поэт на самом деле не действовал, из его дома пришлось снести стену, чтобы бесконечные толпы людей могли подходить к нему и прощаться с ним — слишком сложно было справедливо оценить вклад Пушкина в русскую литературу. , потому что крупных объектов можно увидеть только на расстоянии. А потом выяснилось, что Пушкин, никчемный, невыносимый и смешной человек, который по словам Николая I был вынужден силой умереть христианской смертью , был пророком, и более чем пророком.

Пройдет несколько лет, и тогда статьи Виссариона Белинского заставят Россию увидеть, кем на самом деле был наш Пушкин, почему он был сокровищем и почему он был именно нашим сокровищем . И почти еще полвека спустя в своей знаменитой речи на собрании Общества любителей русской словесности Достоевский будет говорить о Пушкинской глобальной, фантастической отзывчивости , и провозглашает Пушкина практически пророком для России, указывая на то, что свой путь вперед и дающий самые глубокие ответы на его вечные вопросы.А для Владислава Ходасевича, блестящего поэта русского Серебряного века и глубокого интеллигентного писателя, имя Пушкина было паролем и святой реликвией, это было бы имя , чтобы мы призывали нас кричать друг другу в приближающейся темноте. Это было в 1921 году, и тьма становилась все более и более непроницаемой.

Сегодня день рождения поэта — Всемирный день русского языка. И как не вспомнить в этот день живого, страстного, прерывистого, горького, смешного настоящего живого Пушкина ?..

Письмо В. Г. Белинского Н. В. Гоголю 1847 г.

Письмо В. Г. Белинского Н. В. Гоголю 1847 г.

Белинский В.Г. 1847

Письмо Н.В. Гоголю

^[1]

Написано: 3 июля 1847 г .;
Источник: В.Г. Белинский: Избранные философские труды Издательство иностранных языков, Москва, 1948;
Расшифровано: Харрисон Флусс для marxists.org, февраль 2008 г.

Вы правы лишь отчасти, рассматривая мою статью как статью о разгневанном человеке: этот эпитет слишком мягкий и неадекватный, чтобы выразить то состояние, в котором я оказался при чтении вашей книги.Но вы совершенно ошибаетесь, приписывая это состояние своим действительно не слишком лестным отзывам о поклонниках вашего таланта. Нет, для этого была более важная причина. Можно было вынести оскорбленное чувство собственного достоинства, и у меня хватило бы разума, чтобы оставить этот вопрос в тишине, если бы вся суть дела; но нельзя вынести оскорбленного чувства истины и человеческого достоинства; нельзя молчать, когда ложь и безнравственность проповедуются как истина и добродетель под прикрытием религии и защиты кнута.

Да, я любил вас со всей страстью, с которой человек, связанный кровными узами со своей родиной, может любить ее надежду, ее честь, ее славу, одного из ее великих лидеров на пути к сознанию, развитию и прогресс. И у вас была веская причина потерять самообладание, по крайней мере, на мгновение, когда вы лишились этой любви. Я говорю это не потому, что считаю свою любовь достойной наградой за большой талант, а потому, что в этом отношении я представляю не одного человека, а множество людей, большинство из которых ни вы, ни я никогда не видели, и которые, в свою очередь, никогда не видели вас.Я затрудняюсь дать вам адекватное представление о том негодовании, которое ваша книга вызвала во всех благородных сердцах, и о тех диких криках радости, которые были подняты при ее появлении всеми вашими врагами, как нелитературными, так и Чичиковыми, и Ноздревыми, и мэрами … и литературными, чьи имена вам хорошо известны. Вы сами видите, что даже те люди, которые единодушны в вашей книге, отреклись от нее. Даже если бы он был написан в результате глубокого и искреннего убеждения, он не мог произвести на публику никакого впечатления, кроме того, которое произвел.И это ваша собственная вина, если все (за исключением тех немногих, кого нужно видеть и знать, чтобы не получать удовольствия от их одобрения) восприняли это как гениальный, но слишком бесцеремонный уловок для достижения чисто земной цели небесными средствами. И это никоим образом не удивительно; что удивительно, так это то, что вы находите это удивительным. Я считаю, что это так, потому что ваши глубокие познания в России принадлежат только художнику, а не мыслителю, роль которого вы так безуспешно пытались сыграть в своей фантастической книге.Не то чтобы вы не мыслитель, а то, что вы уже столько лет привыкли смотреть на Россию со своего прекрасного далекого ; ^[2] и кто не знает, что нет ничего проще, чем видеть вещи на расстоянии так, как мы хотим их видеть; ибо в этом прекрасном далеком вы живете жизнью, которая ему совершенно чужда; вы живете внутри и внутри себя или в кругу того же менталитета, что и ваш собственный, который бессилен противостоять вашему влиянию на него.Поэтому вы не осознали, что Россия видит свое спасение не в мистике, аскетизме или пиетизме, а в успехах цивилизации, просвещения и человечества. Ей нужны не проповеди (она наслушалась их!) Или молитвы (она повторяла их слишком часто!), А пробуждение в людях чувства человеческого достоинства, утраченного за многие столетия среди грязи и отбросов; ей нужны права и законы, соответствующие не проповедям церкви, а здравому смыслу и справедливости и их строжайшему соблюдению.Вместо этого она представляет ужасное зрелище страны, где мужчины торгуют мужчинами, даже не имея предлога, столь коварно используемого американскими плантаторами, утверждающими, что негр — не мужчина; страна, где люди называют себя не именами, а такими, как Ванька, Васька, Стешка, Палашка; страна, где нет не только никаких гарантий индивидуальности, чести и собственности, но даже нет полицейского приказа, и где нет ничего, кроме огромных корпораций официальных воров и грабителей разного толка.Наиболее актуальные национальные проблемы в России сегодня — это отмена крепостного права и телесных наказаний и строжайшее соблюдение хотя бы тех законов, которые уже существуют. Это осознает даже само правительство (которое хорошо знает, как помещики обращаются со своими крестьянами и сколько первых ежегодно уничтожается последними), о чем свидетельствуют его робкие и неудачные полумеры по оказанию помощи. белых негров и комическая замена одноногого кнута на треххвостый кот. ^[3]

Таковы проблемы, которые трепещут в сознании России в ее апатичном сне! И в это время великий писатель, чьи удивительно художественные и глубоко правдивые произведения так сильно способствовали осознанию Россией себя, позволив ей, как они это сделали, взглянуть на себя, как в зеркало, издает книгу, в которой учит землевладельца-варвара, чтобы получить еще большую прибыль от крестьян и еще больше оскорбить их во имя Христа и церкви…. И вы ожидаете, что я не возмутился? … Почему, если бы вы покушались на мою жизнь, я бы не возненавидел вас больше, чем я, за эти позорные строки … А после этого вы ожидайте, что люди поверят в искренность намерений вашей книги! Нет! Если бы вы действительно были вдохновлены истиной Христа, а не учением дьявола, вы бы наверняка написали что-то совершенно иное в своей новой книге. Вы бы сказали землевладельцу, что, поскольку его крестьяне — его братья во Христе, и поскольку брат не может быть рабом своего брата, он должен либо дать им свободу, либо, по крайней мере, позволить им наслаждаться плодами своего собственного труда. к их величайшей выгоде, осознавая, как он это делает, в глубине своей совести ложные отношения, в которых он стоит по отношению к ним.

И выражение « Ах ты, рыло немытое! «Из того, что Ноздрев и Собакевич подслушали, чтобы представить миру как великое открытие для назидания и пользы крестьян, чья единственная причина не мыться состоит в том, что они позволили своим хозяевам уговорить себя что они не люди? А какова ваша концепция общероссийской системы суда и наказания, идеал которой вы нашли в глупом высказывании о том, что и виновных, и невиновных следует пороть одинаково? ^[4] Это действительно часто случается с нами, хотя чаще всего человек, который прав, принимает наказание, если он не может выкупить себя, и для таких случаев другая пословица гласит: виновен без вины! И такая книга должна быть результатом тяжелого внутреннего процесса, высокого духовного просветления! Невозможно! Либо ты заболел — и надо спешить лечиться, либо… Боюсь выразить свою мысль словами! …

Сторонник кнута, апостол невежества, поборник мракобесия и стигийского мрака, панегирист татарской морали — о чем ты! Посмотрите себе под ноги — вы стоите на краю пропасти! … То, что вы основываете такое учение на Православной Церкви, я могу понять: она всегда служила опорой кнута и слугой деспотизма; но почему вы впутали в это Христа? Что вы нашли общего между Ним и какой-либо церковью, в особенности Православной церковью? Он был первым, кто принес людям учение о свободе, равенстве и братстве и мученичеством поставил печать истины этому учению.И это учение было спасением для людей только до тех пор, пока оно не стало организованным в Церкви и не взяло за основу принципы Православия. Церковь, с другой стороны, была иерархией, следовательно, поборницей неравенства, льстецом власти, врагом и гонителем братства среди людей — и так остается по сей день. Но значение послания Христа было раскрыто философским движением предыдущего столетия. И поэтому такой человек, как Вольтер, потушивший насмешками огонь фанатизма и невежества в Европе, конечно, больше сын Христа, плоть от плоти и кость от кости, чем все ваши священники, епископы. митрополиты и патриархи — восточные или западные.Вы действительно хотите сказать, что не знаете этого! Теперь это даже не новость для школьника … Значит, неужели вы, автор The Inspector General и Dead Souls, , от всей души спели гимн от всей души. гнусному русскому духовенству, которое вы ставите неизмеримо выше католического духовенства? Допустим, вы не знаете, что последний когда-то был чем-то, в то время как первый никогда не был ничем иным, как слугой и рабом светских властей; но неужели вы хотите сказать, что не знаете, что наше духовенство пользуется всеобщим презрением со стороны российского общества и русского народа? О ком русские рассказывают грязные истории? Священника, жены священника, дочери священника и работника фермы священника.Разве священник в России не олицетворяет чревоугодие, скупость, раболепие и бесстыдство для всех россиян? Вы хотите сказать, что всего этого не знаете? Странный! По вашему мнению, русский народ самый религиозный в мире. Это ложь! Основа религиозности — пиетизм, благоговение, страх перед Богом. А русский человек произносит имя Господа, почесавшись где-нибудь. Он говорит об иконе: Если работает, молись ей; если не , то подходит для укрытия горшков.

Присмотритесь, и вы увидите, что это по природе глубоко атеистические люди. В нем все еще сохраняется много суеверий, но нет и следа религиозности. Суеверия проходят вместе с развитием цивилизации, но религиозность часто сопровождает их; у нас есть живой пример этого во Франции, где даже сегодня есть много искренних католиков среди просвещенных и образованных людей, и где многие люди, отвергнувшие христианство, все еще упорно цепляются за какого-то бога.Русский народ другой; мистическое возвышение не в его природе; в нем слишком много здравого смысла, слишком ясный и позитивный ум, и в этом, возможно, кроется необъятность его исторических судеб в будущем. Религиозность в нем даже не прижилась среди духовенства, так как несколько отдельных и исключительных личностей, отличавшихся таким холодным аскетическим созерцанием, ничего не доказывают. Но большинство нашего духовенства всегда отличалось толстым животом, схоластическим педантизмом и диким невежеством.Стыдно обвинять его в религиозной нетерпимости и фанатизме; вместо этого его можно было похвалить за образцовое безразличие в вопросах веры. Религиозность у нас проявлялась только в раскольнических сектах, которые составляли такой контраст по духу с массой народа и были по сравнению с ней столь незначительны по численности.

Я не стану распространять в вашем панегирике нежные отношения, существующие между русским народом и его владыками и хозяевами. Скажу прямо, что панегирик нигде не встретил сочувствия и унизил вас даже в глазах людей, которые в остальном очень близки вам по своим взглядам.Что касается меня, я оставляю вашей совести восхищаться божественной красотой самодержавия (это и безопасно, и выгодно), но продолжаю благоразумно восхищаться ею из вашего прекрасного далека : вблизи это не так привлекательно и не так безопасно … Я хотел бы отметить следующее: когда европеец, особенно католик, охвачен религиозным рвением, он становится обличителем беззаконной власти, подобно еврейским пророкам, осуждающим беззакония евреев. великие на земле.Мы поступаем как раз наоборот: как только человек (даже уважаемый человек) поражается недугом, известным психиатрам как Religiosa mania , он начинает сжигать больше благовоний земному богу, чем небесному, и так не попадает в цель, делая так, чтобы первый с радостью вознаградил бы его за его рабское рвение, если бы он не понимал, что тем самым скомпрометирует себя в глазах общества … Какой мошенник наш русский! …

Еще я помню, как вы сказали в своей книге, утверждая, что это великая и неопровержимая истина, что грамотность не просто бесполезна, но и безусловно вредна для простых людей.Что я могу на это сказать? Пусть ваш византийский бог простит вам эту византийскую мысль, если, передавая ее на бумаге, вы не знали, что говорите … Но, возможно, вы скажете: «Предполагая, что я ошибался и все мои идеи ложны, но почему должен ли я быть лишен права на ошибку и почему люди должны сомневаться в искренности моих ошибок? » Потому что, я бы сказал в ответ, такая тенденция давно перестала быть в России новинкой. Не так давно его осушили до дна Бурачок [защитник «официальной национальности»] и его братство.Конечно, ваша книга показывает гораздо больше интеллекта и таланта (хотя ни один из этих элементов не представлен очень широко), чем их работы; но затем они разработали вашу общую доктрину с большей энергией и большей последовательностью; они смело пришли к его окончательным выводам, отдали все Византийскому Богу и ничего не оставили сатане; в то время как вы, желая осветить каждую из них, впали в противоречие, поддерживая, например, Пушкина, литературу и театр, которые, по вашему мнению, если бы вы были достаточно сознательными, чтобы быть последовательными, могли бы никоим образом не служат спасению души, но могут многое сделать для ее проклятия…. чья голова могла переварить идею тождества Гоголя с Бурачком? Вы слишком высоко оценили российское общество, чтобы оно могло поверить в вашу искренность в таких убеждениях. То, что кажется естественным дуракам, не может казаться таковым гениальному человеку. Некоторые люди склонны рассматривать вашу книгу как результат психического расстройства, граничащего с полным безумием. Но вскоре они отвергли такое предположение, поскольку очевидно, что эта книга была написана не за один день, неделю или месяц, а, скорее всего, за один, два или три года; это показывает последовательность; в его небрежном изложении угадывается преднамеренность, а гимн сильным мира сего прекрасно устраивает земные дела благочестивого автора.Вот почему в Санкт-Петербурге ходят слухи о том, что вы написали эту книгу с целью обеспечить должность наставника сына наследника. Перед этим в Санкт-Петербурге стало известно о вашем письме к [министру образования] Уварову, в котором вы говорите, что огорчены, обнаружив, что ваши произведения о России неверно истолкованы; затем вы показываете недовольство своими предыдущими работами и заявляете, что будете довольны собственными работами только тогда, когда ими будет доволен царь.А теперь судите сами. Стоит ли удивляться, что ваша книга опустила вас в глазах публики и как писателя, и еще больше как человека? …

Вы, насколько я понимаю, плохо понимаете русскую публику. Его характер определяется состоянием российского общества, в котором бурлят и борются за выражение свежие силы; но отягощенные тяжелым угнетением и не находящие выхода, они вызывают уныние, усталость и апатию. Только литература, несмотря на татарскую цензуру, подает признаки жизни и прогрессивного движения.Вот почему звание писателя у нас так уважаемо; вот почему литературный успех дается у нас легко даже для мало талантливого писателя. Звание поэта и писателя давно затмило мишуру погон и ярких мундиров. И это особенно объясняет, почему все так называемые либеральные тенденции, какими бы бедными они ни были, вознаграждаются всеобщим вниманием, и почему популярность великих талантов, искренне или неискренне отдающих себя служению ортодоксии, автократии и национальности, так быстро падает.Ярким примером является Пушкин, которому достаточно было написать два из трех стихов в верном стиле и облачиться в ливрею kammer-iunker , чтобы немедленно потерять популярность! И вы сильно ошибаетесь, если всерьез верите, что ваша книга потерпела неудачу не из-за плохого тренда, а из-за суровых истин, которые, как утверждается, вы высказывали обо всех и вся. Если предположить, что вы можете подумать о писательском сообществе, но тогда как вы учитываете общественность? Вы говорили менее горькую домашнюю правду, менее резко, с меньшим количеством правды и таланта в The Inspector General и Dead Souls? Действительно, старая школа была доведена до яростного гнева против вас, но The General Inspector и Dead Souls не пострадали от нее, тогда как ваша последняя книга оказалась полным и позорным провалом.И в этом общественность права, потому что она смотрит на русских писателей как на своих единственных лидеров, защитников и спасителей от русского самодержавия, православия и национальности, и поэтому, всегда готовая простить писателю плохую книгу, никогда ему не простит. губительная книга. Это показывает, насколько свежая и здоровая интуиция, пусть и в зачаточном состоянии, скрыта в нашем обществе, а также доказывает, что у него есть будущее. Если любите Россию, порадуйтесь вместе со мной провалу вашей книги! …

Я бы сказал вам, не без некоторого чувства самоудовлетворения, что, по-моему, я мало знаю русскую публику.Ваша книга встревожила меня тем, что она может оказать плохое влияние на правительство и цензуру, но не на публику. Когда в Санкт-Петербурге пошли слухи, что правительство намеревается издать вашу книгу тиражом многих тысяч экземпляров и продавать ее по чрезвычайно низкой цене, мои друзья пришли в уныние; но я тут же сказал им, что книга, несмотря ни на что, не будет иметь успеха и что скоро о ней забудут. Фактически, теперь его лучше запоминают по статьям, написанным о нем, чем по самой книге.Да, у русского есть глубокий, хотя и неразвитый инстинкт истины.

Возможно, ваше обращение было искренним, но ваша идея довести его до сведения общественности была очень неудачной. Дни наивного благочестия давно прошли даже в нашем обществе. Он уже понимает, что не имеет значения, где молиться, и что единственные люди, которые ищут Христа и Иерусалим ^[5] , — это те, кто никогда не носил Его на своей груди или кто потерял Его.Тот, кто способен страдать при виде страданий других людей и кому больно при виде угнетения других людей, несет Христа в своей груди и ему незачем совершать паломничество в Иерусалим. Смирение, которое вы проповедуете, во-первых, не ново, а, во-вторых, оно благоухает, с одной стороны, невероятной гордостью, а с другой — самым постыдным унижением человеческого достоинства. Идея стать своего рода абстрактным совершенством, превзойти всех остальных в смирении — это плод гордости или глупости, и в любом случае неизбежно ведет к лицемерию, ханжеству и непонятности.Более того, в своей книге вы позволили себе выражать грубый цинизм не только по отношению к другим людям (это было бы просто невежливо), но и по отношению к себе — а это мерзко, потому что если человек, ударивший своего соседа по щеке, вызывает возмущение, вид человека, ударившего себя по щеке, вызывает презрение. Нет, вы не освещены; вы просто затуманены; вы не смогли постичь ни дух, ни форму христианства нашего времени. Ваша книга дышит не истинным христианским учением, а болезненным страхом смерти, дьявола и ада!

А какой язык, какие фразы! «Теперь каждый стал мусором и тряпкой» — вы действительно верите, что, говоря, что имеет вместо имеет , вы выражаете себя библейски? Как в высшей степени верно то, что, когда человек полностью предается лжи, ум и талант покидают его.Если бы эта книга не носила ваше имя, кто бы мог подумать, что эта напыщенная и убогая напыщенность была работой автора General Inspector General и Dead Souls ?

Что касается меня самого, то повторяю: вы ошибаетесь, принимая мою статью как выражение досады по поводу вашего отзыва обо мне как об одном из ваших критиков. Если бы это единственное, что меня разозлило, я бы отреагировал раздражением только на это и поступил бы со всем остальным с невозмутимой беспристрастностью.Но это правда, что ваша критика ваших поклонников плоха вдвойне. Я понимаю необходимость иногда изнасиловать глупого человека, чьи похвалы и экстаз заставляют объект его поклонения выглядеть нелепо, но даже это болезненная необходимость, поскольку, говоря по-человечески, как-то неловко вознаграждать враждебностью даже ложную привязанность. Но вы имели в виду людей, которые хоть и не очень умны, но не совсем дураки. Эти люди, восхищаясь вашими работами, вероятно, произвели больше эякуляций, чем говорили о них; тем не менее, их восторженное отношение к вам проистекает из такого чистого и благородного источника, что вам не следовало полностью выдавать их своим общим врагам и обвинять их, в придачу, в желании неверно истолковать ваши произведения. ^[6] Вы, конечно, сделали это, увлеченные главной идеей вашей книги и по неосторожности, в то время как Вяземский, князь в аристократии и илит в литературе, развил вашу идею и напечатал донос на ваших поклонников (и следовательно, в основном против меня). ^[7] Он, вероятно, сделал это, чтобы выразить свою благодарность вам за то, что вы возвысили его, поэта, до ранга великого поэта, если я правильно помню, за его «бессмысленные, увлекательные стихи». ^[8] Это все очень плохо.Что вы просто тянули время, чтобы отдать должное и поклонникам вашего таланта (после того, как с гордым смирением отдавали его своим врагам) — я не знал; Я не мог и, должен признаться, не хотел этого знать. Передо мной лежала ваша книга, а не ваши намерения: я читал и перечитывал ее сто раз, но не нашел в ней ничего, чего не было, и то, что там было, глубоко оскорбило и возмутило мою душу.

Если бы я дал волю своим чувствам, это письмо, вероятно, превратилось бы в объемный блокнот.Я никогда не думал писать вам на эту тему, хотя мне очень хотелось это сделать, и хотя вы дали всем и каждому печатное разрешение написать вам без церемоний, ориентируясь только на правду. ^[9] Если бы я был в России, я бы не смог этого сделать, потому что местные «Шпекины» вскрывают чужие письма не просто для собственного удовольствия, а по служебному долгу, для информирования. Этим летом начавшаяся чахотка загнала меня за границу [и Некрасов переслал мне ваше письмо в Зальцбрунн, из которого я сегодня отправляюсь вместе с Анненковым в Париж через Франкфурт-на-Майне]. ^[10] Неожиданное получение вашего письма позволило мне освободить мою душу от того, что накопилось против вас из-за вашей книги. Я не могу выразить себя половинками, я не могу увиливать; это не в моей природе. Позвольте вам или само время доказать мне, что я ошибаюсь в своих выводах. Я буду первым, кто обрадуется этому, но не раскаюсь в том, что сказал вам. Это не вопрос вашей или моей личности; это касается дела более важного, чем я или даже вы; это вопрос правды, русского общества, России.И это мое последнее заключительное слово: если вы имели несчастье отречься с гордым смирением от своих поистине великих произведений, теперь вы должны с искренним смирением отречься от своей последней книги и искупить ужасный грех ее публикации новыми творениями, которые были бы напоминают твои старые.

Зальцбрунн, 15 июля 1847 г.

1. Публикация Избранных отрывков из переписки с друзьями не стала для Белинского полной неожиданностью. За полгода до этого Гоголь опубликовал в «« Современнике »,« Московских ведомостях, »и« Москвитянин, »статью под названием« Одиссея, », которая впоследствии была воплощена отдельной главой в« Избранных отрывках ». Белинский утверждал, что эта статья своей парадоксальностью и «высокопарными претензиями на пророческий тон» огорчила «всех друзей и почитателей таланта Гоголя и порадовала всех его врагов». Вслед за этой статьей Гоголь опубликовал второе издание Dead Souls с предисловием, которое наполнило Белинского «острыми опасениями относительно будущей репутации … автора статей General Inspector и Dead Souls. ». В своей рецензии на второе издание Белинский сказал, что среди наиболее серьезных недостатков стихотворения были те отрывки, в которых« автор пытается подняться от поэта и художника до оракула, а вместо этого спускается к несколько напыщенному и напыщенному лиризму.Белинский, однако, смирился с этими недостатками, поскольку таких отрывков в стихотворении было немного и «их можно опустить при чтении, не уменьшая удовольствия, которое доставляет сам роман». Гораздо большее значение имел тот факт, что «эти мистико-лирические выходки в « Мертвых душах »были не простыми и случайными ошибками со стороны автора, а зародышем, возможно, полного упадка его таланта и его утраты для русской литературы. ”

Таким образом, Белинский был подготовлен к Избранным отрывкам из переписки с друзьями. Тем не менее их публикация глубоко шокировала его. В большой статье, посвященной этому изданию, Белинский из соображений цензуры смог лишь мягко выразить негодование, которое вызвало в нем появление этой «мерзкой» книги. В письме к В.П. Боткину, не одобряющему его статью, Белинский писал: «Я … вынужден действовать против своей природы и характера: природа приговорила меня лаять, как собака, и выть, как шакал, но обстоятельства вынуждают меня действовать. мяукать, как кошка, и махать хвостом, как лиса.Вы говорите, что статья «написана без достаточного обдумывания и прямо с плеча, тогда как вопрос должен был быть решен очень тонко». Мой дорогой друг, но моя статья, напротив, никогда не могла отдать должное столь важной теме. (хотя и имеет отрицательное значение) как книга, о которой идет речь, именно потому, что я это заранее продумал. Как мало ты меня знаешь! Все мои лучшие статьи являются непреднамеренными, просто импровизациями; садясь к ним, я никогда не знал, что я собираюсь написать…. Статья о мерзкой книге Гоголя могла бы получиться великолепной, если бы я мог закрыть глаза и позволить себе испытать весь спектр своего негодования и ярости … Но я эту статью заранее продумал, и я заранее знал, что это не будет блестящим, потому что я просто изо всех сил старался придать ему деловой вид и показать подлость печально известного негодяя. И такое оно вышло из-под моего пера, а не в том виде, в каком вы его читали. Вы живете в деревне и ничего не знаете. Эффект от этой книги был таким, что Никитенко, который ее прошел, удалил некоторые из моих цитат из книги и трепетал за те, которые он плохо оставил в моей статье.Как минимум треть моей копии удалили … Вы меня упрекаете в том, что я вышел из себя. Но я не пытался его сохранить. Терпимость к ошибкам я могу хорошо понять и оценить, по крайней мере, в других, если не в себе, но терпимость к подлости я не выдержу. Вам совершенно не удалось понять эту книгу, если вы считаете ее только ошибкой или, кроме того, не рассматриваете ее как изученное подлость. Гоголь — это вовсе не К.С. Ак-саков. Это Талейран, кардинал Феш, который всю свою жизнь обманул Бога и обманул сатану после его смерти.”

Статья Белинского, как бы она ни казалась, произвела на Гоголя сильное впечатление, хотя он и не понял ее значения. Его поразило, что Белинский злился на него только потому, что он лично возражал против нападок на критиков и журналистов, разбросанных по всей переписке . В связи с этим 20 июня 3847 г. Гоголь писал Прокоповичу: «Меня очень огорчает это раздражение … Пожалуйста, поговорите с Белинским и дайте мне знать, в каком он настроении сейчас ко мне.Если его желчь взбудоражена, позволь ему выплеснуть ее против меня в «Современнике », как ему заблагорассудится, но не позволяй ему таить ее в груди против меня. Если его гнев утих, дай ему прилагаемое послание ». Прокопович передал «послание» в редакцию журнала « Современник», , а Н.А. Некрасов переслал его в Зальцбрунн, где тогда находился Белинский. Гоголь, , между прочим, писал Белинскому: «Мне было грустно читать вашу статью обо мне во 2-м номере« Современника ». Не то чтобы я сожалел о деградации, в которую вы хотели поставить меня перед всеми, но потому, что это выдает голос человека, который сердится на меня. И мне не хотелось бы рассердить на меня даже человека, которому я не нравился, тем более тебя, о котором я всегда думал как о человеке, который меня любил. Я не собирался причинять вам страдания в одном месте моей книги. Как случилось, что я вызвал гнев каждого человека в России, я пока не могу понять ». Отсканировав письмо Гоголя, Белинский, по словам П.В. Анненков покраснел и пробормотал: «Ах, он не понимает, почему люди на него злятся — он, должно быть, ему это объяснил — я ему отвечу». Через три дня его ответ был готов. Белинский прочитал ее П. В. Анненкову. Последний, описывая впечатление, которое произвел на него этот ответ, сказал: «Я был встревожен и тоном, и смыслом этого ответа, и, конечно, не ради Белинского, поскольку никакие особые последствия иностранной переписки между знакомыми не могли ожидались в то время.Я был встревожен за Гоголя, который должен был получить этот ответ, и я мог живо представить себе его позицию в ту минуту, когда он начал читать это едкое обвинительное заключение. Письмо не просто содержало осуждение его взглядов и мнений; в письме обнаруживалась пустота и уродство всех гоголевских идеалов, всех его представлений о добре и чести, всех моральных принципов его жизни вместе с вопиющим положением тех кругов, защитником которых он себя считал. Я хотел объяснить Белинскому весь объем его страстной речи, но он знал, что, кажется, лучше, чем я: «А что еще делать?».-» он сказал. «Необходимо принять все меры для защиты людей от бешеного человека, даже если это был сам Гомер. Что касается оскорбления Гоголя, то я никогда не смог бы его оскорбить, поскольку он оскорбил меня в моей душе и в моей вере в него ». А.И. Герцен, которому Белинский читал свое письмо Гоголю, сказал Анненкову:« Это гениальное произведение — и, я полагаю, его завещание ». Это письмо к Гоголю, которое было «воплощением литературной деятельности Белинского», Ленин считал «одним из лучших произведений демократической прессы без цензуры, сохранившей свое огромное и жизненное значение до наших дней.»(Ленин, Собрание сочинений, русское издание, т. XVII, стр. 341.) В этом письме Белинский не только подверг разрушительной критике реакционную книгу Гоголя, но и разоблачил всю феодальную и самодержавную систему России, и спасла только смерть. ему от сурового наказания за этот замечательный документ. Заведующий Третьим отделением Л. В. Дубельт «пожалел», что не смог заставить великого критика «сгнить в тюрьме». Известно, что русский писатель Достоевский был приговорен к смертной казни с заменой приговора на каторгу за то, что прочитал письмо Белинского в кругу сторонников Петрашевского.Однако жестокие репрессии правительства не могли помешать распространению письма Белинского в тысячах экземпляров. И.С. Аксаков писал своему отцу 9 октября 1856 г., , т. Е. Через девять с лишним лет после появления письма Белинского: «Я много путешествовал по России: имя Белинского известно каждому юноше, хоть сколько-нибудь задумывающемуся. , всем, кто жаждет подышать свежим воздухом среди зловонной трясины провинциальной жизни. В губернских городах нет ни одного старшеклассника, который не знал бы наизусть письмо Белинского к Гоголю.”

Знаменитое письмо Белинского было впервые опубликовано А. И. Герценом в Полярная звезда в 1855 году (2-е изд., Лондон, 1858, стр. 66-76), с текста которого оно несколько раз переиздавалось за границей. Полный текст этого письма появился в нескольких изданиях произведений Белинского, а также в его письмах , опубликованных в 1914 году. Оригинал до нас не дошел. Приведенный здесь текст является перепечаткой из опубликованного в The Polar Star.

2. В 1836 году Гоголь уехал за границу, где с небольшими перерывами прожил много лет.

3. Кнут с одиночной плеткой, использовавшийся в качестве орудия наказания в России, был заменен на треххвостый кот в соответствии с Уголовным кодексом 1845 года.

4. Все это Гоголь сказал в письме графу С.С. Уварову в апреле 1845 года.

5. Гоголь в Избранных отрывках из переписки с друзьями написал о своем намерении совершить паломничество в Иерусалим.

6. Гоголь не упомянул Белинского по имени в своей переписке , , но всем было очевидно, что он имел в виду именно его, говоря о критике.Так, в главе VII он написал, что Odyssey … освежит критику. Критика устала и сбита с толку от непонятных произведений современной литературы, она улетела в угол и, отказавшись от литературных тем, «начала увлекаться».

7. Ссылается на статью П. А. Вяземского Язиков и Гоголь.

8. В статье О «» овременник »Гоголь написал:« Слава богу, живы и здоровы два наших … первоклассных поэта — князь Вяземский и Язиков.Далее, имея ввиду новое издание своей Переписки , Гоголь попросил князя Вяземского: «Прочтите, познакомьтесь, внимательно изучите и исправьте мою книгу …». Что касается рукописи, — написал он? «Как вы хотели бы свое заветное имущество … Итак, дорогой князь, не оставляйте меня, и пусть Бог вознаградит вас за это, ибо это будет истинно христианским актом милосердия». Похвала и эта мольба, видимо, возымели действие, потому что князь Вяземский написал свою статью Язиков и Гоголь в защиту книги Гоголя.

9. В предисловии ко второму изданию « Мертвых душ » Гоголь писал: «Многое в этой книге написано неправильно, не так, как в действительности происходит на земле России. Прошу тебя, дорогой читатель, поправить меня. Не отвергайте это дело. Я прошу вас сделать это ».

10. Слова в скобках были, конечно, намеренно опущены Герценом в Полярная звезда , чтобы избежать огласки имен Некрасова и Анненкова, упомянутых в письме Белинского.

Проект

MUSE — Кровавые стихи: перечитывание кавказского пленника Пушкина

Повествовательная поэма Пушкина 1822 года « Кавказский пленник » ( Кавказский пленник ) часто упоминается как первое литературное знакомство России с Кавказом и его народами.Белинский хвалил его как за точное изображение региона, так и за красоту стихов. ¹ Один отрывок поэмы, так называемый этнографический отрывок, в котором довольно подробно описаны черкесские обычаи и быт, только при жизни Пушкина переиздавался шесть раз. ² Тем не менее, несмотря на всю его популярность, как критики, так и читатели продолжали бороться с эпилогом стихотворения и его отношением к первым двум частям рассказа. Этот эпилог, написанный примерно через три месяца после того, как Пушкин закончил первые две части поэмы, отличается как стилистически, так и тематически от остальной части произведения.Напоминающий сначала элегию, затем эпическое повествование и, наконец, церемониальную оду, как указывает Харша Рам, форма эпилога столь же противоречива, как и его очевидное новое послание: прославление имперской мощи и полное завоевание Кавказа. ³

И, действительно, эпилог действительно выражает более ясный политический посыл, чем остальная часть стихотворения, отмечая разрушение кавказских племен и расширение Российской империи:

[…] […] [Конец страницы 233] ⁴

И отмечу я тот славный час, Когда, почувствовав кровавую атаку, На возмущенный Кавказ поднялся Наш двуглавый орел […] Тебя прославляю, герой, Котляревский , бич Кавказа! Куда бы ты ни бросился, ужас — Твоя скорость, как черная чума, Уничтоженные, истребленные племена.[…] И яростный клич войны умолк: Все подвластно русскому мечу. Гордые сыны Кавказа, Вы сражались, вы ужасно погибли. ⁵

В этой статье я предложу новую интерпретацию эпилога Пушкина и его связь с остальной частью стихотворения. Пушкину удается проблематизировать российскую имперскую экспансию именно за счет добавления такого националистического финала к тому, что на первый взгляд кажется романтическим произведением об экзотических людях.В первых двух частях поэмы Пушкин играет на ожиданиях своих читателей, в значительной степени основанных на европейской литературе, в частности на Байроне, а также на их собственных невысказанных, иногда бессознательных, желаниях косвенно испытать опасность и волнение все еще мифического Кавказ. ⁶ Затем он описывает кровавые последствия этого увлечения регионом и его народами: полное завоевание Россией и разрушение кавказского общества. Стихотворение Пушкина раскрывает обоюдоострый меч империалистического экспансионизма: с одной стороны, идеализация Другого и его образа жизни, а с другой — контакт между империей и Другим ведет к разрушению этого образа жизни.Исходя из этого заключения, я затем перечитаю стихотворение Пушкина с этой целью и покажу, как основная часть произведения более органично ведет к эпилогу, чем кажется на первый взгляд.

Реакция на эпилог

После публикации эпилог Пушкина практически не оставил комментариев. Фактически, в большинстве обзоров стихотворения литературные критики просто не обращали на него внимания. ⁷ Сьюзан Лейтон предполагает, что критики не хотели высказываться против эпилога из-за политического климата того времени. ⁸ Однако в частном порядке эпилог вызвал некоторый дискомфорт как минимум у одного из современников Пушкина, князя Вяземского. «Мне грустно, что Пушкин окрасил кровью последние стихи своей сказки, — пишет он Александру Тургеневу в письме от сентября 1822 года. — Что за герой Котляревский, Ермолов? Что здесь хорошего, что он, «как черная чума, / Разрушенные, истребленные племена?» От такой похвалы кровь замерзает, а волосы дыбом встают ». ⁹ Далее он жаловался на то, что из-за цензуры невозможно было даже «намекнуть» ( намекнуть ) на его недовольство эпилогом в его рецензии на стихотворение. ¹⁰

Советский ученый Борис Томашевский предлагает один из самых длинных и подробных анализов стихотворения и, в частности, эпилога. Что касается эпилога, Томашевский …

Статья Fidelio — Институт Шиллера — Обещание Михаила Лермонтова

Мифическое сознание и русские чувства от иконы и Пушкина до Малевича и Маяковского

Марк Липтон

Университет Гвельфа, Онтарио, Канада

Для корреспонденции: Марку Липтону, Университет Гвельфа, Онтарио, Канада.

Copyright © 2019 Автор (ы). Опубликовано Scientific & Academic Publishing.

Эта работа находится под лицензией Creative Commons Attribution International License (CC BY).
http://creativecommons.org/licenses/by/4.0/

Аннотация

В рамках сталинского режима элементы мифического идеализма параллельны, хотя и несколько незаметно, элементам диалектического материализма в способах культурного производства.Эти элементы особенно трудно точно определить, поскольку они лежат в мире, противоположном научному, и поэтому должны рассматриваться отчасти как иллюзорные. Тем не менее, этот призрачный дух постоянно отмечает историю России, и поэтому я прокладываю курс в такую ​​область, чтобы поставить под сомнение взаимосвязь между русской духовностью и русским творческим выражением в период утопической мечты. Сюзанна Лангер в книге «Чувства и форма» описывает & amp; amp; amp; amp; amp; amp; quot; мифическое сознание & amp; amp; amp; amp; amp; amp; quot; как средство познания мира в примитивных фазах общественного развития.С марксистско-сталинской точки зрения, как переход от примитивного к культурному, идеализм представлял собой продолжение первобытного. И поскольку сдвиг в сторону марксистской идеологии в периоды великих революций был отходом от примитивного, он ознаменовал сдвиг в сторону совершенства дискурсивных форм. Тем не менее, несмотря на всю эту борьбу и перемены, во всей русской / советской литературе и искусстве присутствует общий элемент; Независимо от эпохи или формы искусства, это сложное для определения понятие, известное как Загадочная русская душа, — вот что свидетельствует о величии вклада России в искусство и гуманитарные науки.

Ключевые слова:
Русская советская литература и искусство, Советская идентичность, Пушкин, Маяковский, Малевич

Процитируйте эту статью: Марк Липтон, Сила изображения, стихотворения, молитвы и личности: мифическое сознание и русские чувства от иконы и Пушкина до Малевича и Маяковского, International Journal of Arts , Vol.9 №1, 2019, с. 17-25. DOI: 10.5923 / j.arts.201
.03.

Описание статьи

«Нет ничего проще и на самом деле ничего труднее, чем писать о русской литературе» (Белинский, 1956, с.9).

«Мы готовы разрушить то, что мы создали, потому что мы верим больше, чем кто-либо из них, в силу изображения, стихотворения, молитвы человека» (Towes, 2016, p.291).

Позвольте мне начать с предсказания, которое я позже опровергну: скоро Петерсберг станет столицей новой страны.

Будь то идеологически мотивированная русская «социальная мысль», ведущая либо к диалектическому материализму, либо к трансцендентальному идеализму, работы, которые я рассматриваю в этой статье, стремятся объединить русскую чувствительность, посредством которой крайние понятия как двойные, так и двуличные; парадоксальный подход к жизни и эстетике — русский переплетает, истязает русскую интеллектуальную и эстетическую идентичность, приводя к этому уникальному и особому образу жизни в мире или просто описывая его.Это двойное связывание не является нигилистическим в его формальном смысле; поначалу нигилизм казался наиболее естественным термином, связывающим русские и советские произведения, когда материализм выступал против идеализма. Фактически, при внимательном рассмотрении я обнаруживаю, что в меньшей степени отдельные элементы произведений в зависимости от периода времени или школы мысли, а в большей степени сходства, отражающие национальную чувствительность, возникающую из напряженных напряжений и трений повседневной жизни.

Эта статья стремится связать возгорание любого вида российской национальной идентичности или чувствительности с ее возвышенным вниманием и любовным сочувствием к ее литературе и искусству.Здесь я сочетаю искусство, в том числе традиционную иконопись и великие достижения конструктивизма и супрематизма, чтобы подчеркнуть пересечение эстетических ценностей (в отличие от литературных форм), которые уводят мой анализ от политических границ, вместо этого исследуя то, что можно было бы назвать Россией. «мифическое сознание». То есть те мифические символы, связанные с лингвистическими и привычными (или способами бытия) элементами эстетизма, которые помогают идентифицировать и сделать ощутимыми эту возвышающуюся чувственность.

Для меня понимание русской культуры начинается с русского символа, иконы и топора. Это единственный культурный символ, который заинтриговал мое чувство наследия; Семья моей матери имеет русское происхождение, и в детстве я очень ценил икону и топор, сделанные моим дедом. Я видел эту булавку как космологический символ, охватывающий и повелевающий от небесных высот до глубин ада. Но эти крайности не могут служить границами, сопротивляясь моей стандартной аристотелевской логике.Как объясняет Джеймс Биллингтон (1966) в интерпретационной истории русской культуры, эти два артефакта не иллюстрируют русского «раскола между святым и демоническим». . . между святыми изображениями и нечестивым оружием. Ибо иконы использовали шарлатаны и демагоги, а топоры — святые и художники »(с. Vii). Биллингтон подчеркивает этот символ как место иронии, поскольку его история русской культуры иллюстрирует многие очевидные противопоставления, которые образуют культурную линию в истории России.

Мой аргумент направлен на то, чтобы подчеркнуть внимание Биллингтона к иронической двойственности. Ясно, что ироническая двойственность очерчивает великие расколы русской культуры, будь то между иконой и топором; теократы и фундаменталисты; восток и запад; аристократ и крестьянин; или государство и интеллигенция. Однако я обвиняю Биллингтона в доброжелательности — возможно, в излишней надежде — в его описаниях иронической двойственности, потому что я прочитал его понимание иронии как мольбу к недоумениям российской истории.В контексте российской истории оптимизм Биллингтона полон вечной надежды:

«Ирония — обнадеживающая, но не обнадеживающая идея. Человек — не беспомощное существо в совершенно абсурдном мире. Он может что-то сделать с ироническими ситуациями, но только если осознает их парадоксальную природу и избежит соблазна скрыть несоответствия полными объяснениями. Ироничный взгляд утверждает, что история смеется над человеческими притязаниями, не враждебно относясь к человеческим устремлениям.Он способен дать человеку надежду без иллюзий ». (стр. 590)

В своем обзоре истории русской культуры, от подъема восточного православия до сталинизма, ирония — это молитва Биллингтона о будущем России. Он пишет: «Жизнь вне смерти, свобода от тирании — ирония, парадокс, возможно, слишком многого, чтобы на это надеяться» (стр. 596). Более того, Биллингтон игнорирует большую часть реальной враждебности прошлого России; Слабость истории Биллингтона — это отвращение к тем неприятным фактам, которые омрачают славу России.Его неспособность включить такие факты, как страдания, дискриминация и смерть россиян в свою интерпретационную историю России, само по себе является обвинением автора на его собственных условиях. Ирония скрывает несоответствия истории России.

Биллингтон отвергает многие возражения с логикой зеркала заднего вида. «История имеет смысл, хотя наше понимание ее, как правило, приходит слишком поздно» (стр. 590). Он цитирует знаменитую фразу Гегеля: «Сова Минервы расправляет крылья только с наступлением сумерек» (стр.590), но забывает ценные ранние уроки Гегеля. Чтобы понять эту более широкую философскую основу, я обращаюсь к описанию Льюиса Мамфорда (1944) уроков Гегеля и его отношения к Марксу:

«Его [Маркса] первый учитель, Гегель, учил его, что мир в целом находится в постоянном процессе. становления; это не были бесцельные приливы и отливы, а целенаправленное течение: это было результатом борьбы между противоположностями, в которой положительный «тезис» породил свое отрицание или «антитезис», а в ходе борьбы создал более высокое единство или ‘синтез.’» (Стр. 200)

Вместо описания иронического мира взгляд Гегеля предлагает структуралистскую вселенную. По сути, это метатеория построения теорий; настаивая на предположении, что объект исследования как структура действителен; мировоззрение, которое верит в равное течение положительного и отрицательного; и тот, который функционирует в рамках научной парадигмы, отражающей законы термодинамики Ньютона ¹ . Эта структуралистская точка зрения облегчает злоупотребление Биллингтоном иронией из-за его неспособности рассматривать постоянную борьбу противоположностей, преследующих историю России, как богатые примеры как гегелевских поисков синтеза, так и ньютоновского порядка Вселенной.Используя метафору совы Минервы, Биллингтон намекает иронию на такие противопоставления, как диалектический материализм и мистический идеализм, не видя парадоксальной природы таких противопоставлений и не вписывая эту природу, которая находит отклик на протяжении всей истории России, на многих знаках культурного значения. который он описывает как обнадеживающих . Обширное описание событий Биллингтоном, хотя и можно надеяться на толкование, продолжает функционировать как подробное детальное описание истории России.Информация Биллингтона как первичный текст истории русской культуры ценна, даже если его анализ иронии дает утечку .

Часто ирония используется для назидания и иллюстрации таких противоречий, например, иронии двусмысленности Гамлета. Однако ирония не может служить единственным элементом, достойным изучения или изучения. Я могу распознать иронию в Шекспире, потому что именно так мой учитель в девятом классе сделал ее доступной. Но меня не так интересовало понятие иронии, как застенчивая диалектика, преследовавшая бедного Гамлета.«Умереть, уснуть; Спать; возможно мечтать; ай, вот в чем загвоздка; Ибо в том смертном сне могут быть какие сны »(стр. 107). Иронию снов мертвых можно принять во внимание, только если понять и принять контекст елизаветинского мироустройства (и призрака!). Контекст необходим для понимания иронии, но парадоксальный контекст часто служит иллюстрацией ограничений нашего языка и мышления.

Драматическое сопоставление смеха и отчаяния Антоном Чеховым (1860–1904), хотя и является поздним примером, иллюстрирует борьбу противоположностей в русской культуре и необходимость продолжения такой борьбы.Уолтер Керр объясняет:

«Он [Чехов] писал комедии разума, комедии, в которых самые серьезные проблемы были сведены до абсурда из-за неисправности инструмента, который должен был эффективно решать проблемы. Неудача интеллекта — его вечная тема, смирительная рубашка интеллекта предвзятым отношением — его главный комический образ ». (стр. 235)

Противоречий предостаточно. Чехов отражает ценности российского общества, которое признает пословицу: Лучше дай умереть соседской корове, чем дай мне свою. Меня поразило и озадачило такое мировоззрение, которое не имело смысла для моей западной чувствительности. Так продолжалось до тех пор, пока я не обнаружил недавнюю работу американского писателя Амора Тоулза (2016), который улавливает это мифическое сознание русской двойственности. Он пишет:

«Знаете ли вы, что еще в 30-м году, когда они объявили об обязательной коллективизации сельского хозяйства, половина наших крестьян забили собственный скот, а не отдавали его кооперативам? Четырнадцать миллионов голов скота оставлено канюкам и мухам »(с.290). Этот провал разведки, а также успешный протест, было трудно уловить при определении российской национальной чувствительности. Однако, исследуя Чехова дальше, я обнаруживаю, например, как «Вишневый сад» полон противоречий, иллюстрирующих борьбу между оппозициями в России. Подобно тому, как старого слугу Феерса, которого боялись заболеть, очень любят, в конце пьесы о нем забывают, и его тело вскоре присоединится к его предкам. И хотя фруктовый сад очень ценится, он не может выжить после удара топора, символа обновления.Невысказанные сценические постановки перекликаются с постоянной борьбой в русской культуре.

«Далекий звук, который, кажется, исходит с неба, как ломающаяся арфа, медленно и печально затихающий. Затем все замолкает, за исключением звука топора, ударяющего по дереву в саду далеко ». (стр. 292)

Умирающую арфу можно сопоставить только со звуком топора, потому что каждый из них представляет собой ключевой элемент борьбы русского народа. Поскольку топор символизирует обновление земли, он символизирует материал.Топор был основным орудием России, всем, что ей нужно, чтобы очистить холодную землю. Кроме того, Биллингтон объясняет, как топор служил основным оружием как в крестьянских восстаниях, так и в городских восстаниях. «Северный топор оставался придворным оружием русской монархии больше, чем ружья с запада и кинжалы с востока» (с. 27). Поскольку топор предполагает материальный контроль, он представляет собой обновление в борьбе между его противоположностью: идеализмом духовности. Символическая связь между топором и иконой не иронична.Иконы или религиозные изображения являются постоянным напоминанием о религиозной вере, предлагая чувство безопасности, веры и цели. Ирония не может адекватно описать символическое отношение иконы и топора и его ценность для русских крестьян.

При поверхностном рассмотрении культурный символ иконы и топора ассоциируется с союзом духовного ликования и материальной борьбы. Более того, этот богатый знак культурного значения с его конфликтами между материализмом и идеализмом представляет собой конфликты и основные противопоставления в долгой культурной истории России.Парадокс между материальным и идеальным, более чем ироничный, точно описывает динамичные культурные символы России, их значения и их отношения друг к другу. Независимо от того, проявляются ли такие противопоставления в живописи, литературе, политике или людях, изучение истории России ассоциирует эти символические маркеры как взаимное уравнение. Как и парадоксы Зенона, эти маркеры и культурные символы поначалу озадачивают или абсурдны, но, оказывается, правильно интерпретируются как логические.

Хотя сложные отношения между иконой и топором наглядно иллюстрируют конфликт между материализмом и идеализмом русского народа, следует отметить, что такие сложности уходят корнями в структуралистскую матрицу смысла.Другими словами, артефакты, представляющие культурную ценность, также продемонстрируют те же сложности, если не проиллюстрируют более глубокие корни этого противоречия между материалом и идеалом. Отходя от значка моего отца — иконы и топора, — я смотрю на другой ценный предмет: икону моей прабабушки с изображением Святого Георгия и дракона, которую, как мне сказали, висело в углу гостиной ее семьи. Позвольте мне подчеркнуть превосходство иконы (то есть иконописи в целом) как таковой как богатого описательного маркера ранней русской культуры, отражающей эту борьбу внутри русской идентичности.

«От официального одобрения иконопочитания на втором Никейском соборе в 787 году до нового иконоборчества русской революционной традиции 1840-х годов, культурное значение духовного и религиозного возвышения опиралось на силу иконы. Каждая икона напоминала человеку о постоянном участии Бога в человеческих делах. Его истина могла быть немедленно воспринята даже теми, кто не умеет читать или размышлять. Он предлагал не весть для размышлений, а иллюстрацию, подтверждающую силу Бога в истории и над историей для людей, которые в противном случае могли бы полностью погрязнуть в невзгодах и отчаянии.(Биллингтон, стр. 35)

Как средство значения, икона означает гегелевский «синтез» с борьбой между Богом и индивидуумом: ее материалы представляют проявленный мир, но восприятие ее означающих включает в себя божественное.

Икона в миниатюре выражает космологию русской культуры; его цвета должны быть несмешанными; золотой фон — свет и благодать Божья; Бог как фон всего. Использование золота значительно привлекает внимание экономики к церкви; стоимость освященного; материал идеальный.Икона была названа сакраментальной в том смысле, что она является «внешним и видимым знаком внутренней и духовной благодати» (Купер, 1987, стр. 87). С иконой тесно связана уникальная русская иконостас, именуемый иконостасом . В Восточной Православной Церкви иконостас разделяет небо и землю как по вертикали аркой (небом), так и по сторонам и земле (земле), и по горизонтали, отделяя алтарь от нефа. Иконостас, как точка отсчета, так и место смысла, означает границу между божественным и человеческим, священным и мирским.Кроме того, каждый тур по русской церкви включает краткое описание русского креста: обратите внимание на тройной транец и особый угол третьего креста. Обе эти отличительные характеристики семиотически интерпретируются как конфликты между материализмом и идеализмом русской культуры и служат смысловым агентом по всей России, которая, как я настаиваю, имеет , а не потерянных.

Россия наполнена радушным чувством духовности, которое посетитель не мог получить больше нигде.Я могу предложить только свой опыт светского еврея, которого тянет посетить синагогу в Санкт-Петербурге, а потом я гордо демонстрирую свое наследие со звездой Давида на шее. Этот поступок отчасти был мотивирован моим желанием понять любопытную фразу «Загадочная русская душа», которую рассказывали мне многие из моих местных хозяев. Как я спросил далее, кажется, что для описания русского народа как загадочного по своей природе постоянно используются две ключевые фразы: «дикие звери» и «скромные люди».Если первое иллюстрирует материальный аспект русского сознания, то второе изображает идеал. Слияние этих двух описательных фраз иллюстрирует мифологическое мировоззрение, заключенное в русской двойственности сознания; ключевая характеристика российской чувствительности и мифического сознания, которая во многом объясняет беспорядки в России. Русское мифическое сознание здесь отражает национальную тенденцию к взаимозависимости искусства и религии, культуры и политики. Икона наглядно иллюстрирует почти парадоксальные отношения искусства и религии как борьбу материального и идеального.

Более того, значок противоречит концепции иронии Биллингтона, поскольку он демонстрирует слабость современной критической теории. Ирония — это, пожалуй, наиболее характерный вид постмодернизма, поскольку он высмеивает устоявшиеся стили и выражает неверие в требования установленного авторитета. Мишель Фуко (1973), разработчик фундаментальных философских популяризаторов, утверждает, что власть актуализируется, а затем сопротивляется своей собственной власти. Однако сила иконы реализуется без полного сопротивления, поскольку, хотя можно утверждать, что религиозная природа иконы претерпела период присвоения государством, как утверждает Биллингтон, «заклинание иконы было , но не полностью» (стр. .36). Как символическая форма представления культуры, икона продолжает разрушать мировоззрение Фуко. Ибо Фуко пишет: «. . Представление утратило способность обеспечивать основу — своим собственным существом, своим собственным развертыванием и своей способностью удваивать себя — для звеньев, которые могут соединять его различные элементы вместе »(стр. 238-239). Сила иконы заключается в ее способности строить русскую духовность на прочной исторической основе. Эта сила и ее коннотации противостоят иронии, отражая суть русского противоречия между материальным и идеальным.Поскольку икона олицетворяет как природу духовности, так и духовную природу русского народа, немногие другие культурные символы столь же богаты, чтобы иллюстрировать это уникальное качество русской эстетической чувствительности. Эти артефакты, от значка моего деда до его драгоценной иконописи, помогают сосредоточить внимание русских на чувствах и противоречивых взглядах на мир. Этот анализ показывает мои проблемы при оценке русских литературных произведений; Теперь я обращаюсь к Пушкину, чтобы продолжить рассмотрение моего тезиса о русских чувствах, эстетических сферах и противоречивых идентичностях.

Александр Сергеевич Пушкин — один из ведущих культурных деятелей в истории России, олицетворяющий «последний расцвет аристократических устремлений XVIII века» (Биллингтон, стр. 331). Как и сила иконы, поэзия Пушкина воплощает в себе самый значительный элемент русской поэтической силы, ниспровергая формулу Фуко, продолжая служить ключевым фундаментом, на котором строится русское творческое выражение. Конечно, Пушкин столкнулся с политическим сопротивлением, когда ему пришлось умиротворить царя Николая.Некоторые утверждают, что, возможно, нет никакого соперничества при рассмотрении влияния первого революционного восстания в России — 14 декабря 1825 года, которое сформировало декабристов и концепцию российской интеллигенции . Борис Кагарлицкий (1988), историк русской и советской интеллигенции, предпочитает культурные и идеологические результаты этого восстания его политическим результатам, когда пишет: «С декабристами окончательно кристаллизовалась русская интеллигенция, и возникло движение политического и социального инакомыслия. теперь он стал бы неотъемлемой частью имперской истории России »(стр.14). Противопоставляя Пушкина декабристам, Биллингтон называет Пушкина «неполемическим писателем, человеком меняющихся интересов, дразнящих фрагментов и неуловимых мнений» (стр. 333). Но Авраам Ярмолинский (1936), профессор и переводчик многих русских литературных произведений, демонстрирует вынужденное сопротивление Пушкина со стороны самодержавия и его последующее сочувствие и восхищение мужеством декабристов.

Если Джеймс Биллингтон описывает Пушкина как «сторонника самодержавия 1820-х годов» (стр.333), Аврам Ярмолинский противоречит этой характеристике как неполной, включая, например, «Послание в Сибирь» Пушкина (1827) в свою коллекцию:

Пушкин — едва ли та аполитичная фигура, которую Биллингтон описывает только на основании этого произведения. Учитывая роль политического влияния в последующей русской культуре, его непреходящее посмертное почитание не было бы таким значительным, если бы его работы не были лишены этих политических тем. Его послание декабристам в изгнании иллюстрирует его глубокую человечность; хотя он не был массовым человеком, в его сердце было их эмансипация.В этом смысле фигура Пушкина кажется противоречивой; он был другом царя, дворянством, буржуазией , но наследником всех возрастов, драгоценной частью русского советского достояния, сформировавшим литературный язык и отцом его литературного выражения. Пушкин обращается ко всем россиянам, находящимся в различных политических режимах, которые часто описываются как оппозиционные друг другу и часто носят революционный и ревизионистский характер. Чтобы проиллюстрировать этот непреходящий аспект привлекательности Пушкина, Янко Лаврин (1947) цитирует грозного критика девятнадцатого века Виссариона Григорьевича Белинского (1811-1848):

«Его [Пушкинское] существование продолжается в сознании его читателей.Каждая эпоха, независимо от правильности своего понимания, выносит ему собственное суждение и в то же время предоставляет следующей эпохе что-то добавить, никогда не исчерпывая всей правды о нем ». (стр. 197)

Мифические значения (и использование) Пушкина отражают национальную тенденцию к взаимозависимости искусства и религии, культуры и политики. Икона иллюстрирует почти парадоксальные отношения между искусством и религией как находящиеся в противоречии с борьбой между материальным и идеальным, а творчество Пушкина демонстрирует противоположные отношения между культурным и политическим.Так как икона служит русскому кресту или иконостасу как символу духовной традиции России, то наследие Пушкина служит всей русской литературе стержнем культурной традиции страны. И, как указывает Биллингтон, «настоящим родоначальником основной линии русской художественной литературы» (стр. 331) был «Евгений Онегин» Пушкина с персонажами Онегина и Татьяны как «подлинных Адама и Евы Человечества, населяющих русскую художественную литературу» (стр. 332). Джеймс Биллингтон продолжает свой культурный анализ «Медным всадником», описывая Пушкина как генератора русского апокалиптического менталитета.

«Опираясь на собственные воспоминания о наводнении 1824 года, Пушкин превращает бронзовую статую Петра Великого Фальконе в неоднозначный символ имперского величия и нечеловеческой власти. Клерк Евгений, в последнем бреду которого статуя оживает, стал образцом для страдающего человечка из последующей русской беллетристики, преследуемой природными и историческими силами, которые ему не под силу, не говоря уже о контроле ». (стр. 332)

Если персонажи Пушкина служат великими русскими литературными архетипами, вызывающими двойственность сознания между культурными традициями и политическими практиками, его использование языка вызывает противоречивые отношения, которые перекликаются с взаимозависимыми отношениями между искусством и религией.Ярмолинский описывает главное средство стихотворения Пушкина как необычайно сопротивляющееся переводу, «поскольку оно лишено образов и невиновно по отношению к рассудку, полагаясь в своей магии на точность, ясность и словесную удачу, столь же ощутимую, сколь трудно передать» (стр. 11). Неудивительно, что различные английские переводы произведений Пушкина иллюстрируют эту проблему.

Переводчик Ярмолинского, Бабетта Дойч, берет на себя эту задачу и начинает пушкинский «Пророк»:

«Жаждущая духом, сквозь мрак

Из безлюдной пустыни, которую я зевнул,

И увидел шестикрылый ткацкий серафим

.

Где два пути встретились и разошлись.(Стр. 61)

Янко Лаврин в «Пушкине и русской литературе», хотя и доверяет переводу Дойча по пяти источникам, нанимает другого переводчика, Вальтера Морисона, для повторного перевода того же стихотворения. Различия невелики, но они иллюстрируют попытку уловить истинную сущность языка. Морисон переводит «Пророка» следующим образом:

Хотя различия между двумя переводами кажутся несущественными, Морисон заменяет «Жажда духа» на «духовную жажду»; «Мрак безлюдной пустыни» с «пустыми отходами»; и «оплошал» на «блуждал» в попытке уловить суть точного языка Пушкина.Перевод Морисона менее надуман, менее пессимистичен и, как таковой, представляет собой единственное стихотворение Пушкина, в котором используется торжественный библейский тон, но без ущерба для его динамической сдержанности. Этот последний момент подчеркивается в конце стихотворения. В переводе Дойча Бог обращается к себе дважды, в отрывках «Моя Воля» и «Мое Слово». Напротив, Морисон записывает тот же отрывок с помощью «Мои команды». Я предпочитаю перевод Морисона, потому что он более точно отражает идеализм, пронизывающий все творчество Пушкина.Но язык Морисона более точно передает дух русских чувств, склонных к противоречивым и парадоксальным идеологическим силам — здесь без иронии. Далее, эта чувственность содержится, как описывает Аврам Ярмолинский: «В поэзии Пушкина, независимо от ее содержания, есть нечто, как заметил Чайковский, что позволяет ей проникнуть в глубины души, — это что-то есть его музыка» (стр. 11)

Интересно, что Биллингтон иллюстрирует конфликт в творчестве Пушкина, когда описывает влиятельную теософию (философию) профессора Шеллинга 1830-х годов и ее влияние на Надеждина, профессора искусства и археологии Московского университета и редактора «Философских писем Петра Чаадаева». .Чаадаев крайне критически относился к русскому материализму, называя Москву «Некрополем» и настаивая на том, что Россия «до сих пор была частью географии, а не истории, полностью зависимой от навязанных извне идей и институтов» (Биллингтон, стр. 315). . Вдобавок теософия Надеждина в высшей степени идеальна, поскольку он «очаровал своих учеников, рассматривая артефакты прошлых цивилизаций как оккультные символы, обнаружив тайну веков в элегантном археологическом памятнике» (312). Биллингтон объясняет, что философия, «как этот термин стал пониматься в николаевскую эпоху, была ближе к оккультной идее« божественной мудрости », чем к пониманию философии как рационального и аналитического исследования в духе Декарта, Юма или Канта. » (п.311). Но суть в том, что такой пантеизм понравился русскому воображению еще до революции. Как объясняет Биллингтон, «русские были взволнованы появлением доктрины, которая претендовала на объяснение явлений, которые, по их мнению, были искусственно исключены из механистического мировоззрения восемнадцатого века» (стр. 312). Такая философия процветала во времена Пушкина. В результате я обращаю внимание на перевод Морисона, потому что он более лаконично передает послание Пушкина и ближе к языку, отражающему это пантеистическое мышление.Стихи Пушкина намеренно используют язык, чтобы извлечь из своей современной культурной восприимчивости. Но его контроль над языком до такой степени, что его работа прославляется как цементирующий то, что определяет русское литературное выражение, подрывает эту бестелесную идеологию. Неудивительно, что язык Пушкина содержит многие из тех же противоречивых элементов, которые встречались в моем предыдущем анализе иконы. Язык Пушкина апеллировал к идеалу с материальной точки зрения.

«В его [Пушкинских] руках русская поэзия приблизилась к идеальному синтезу классических и романтических элементов Надеждина; русский язык приобрел изящество и точность, в конце концов лишенную нежности; а знаменитая «широкая русская натура» сочеталась с классическими достоинствами ясности и дисциплинированной умеренности.(Биллингтон, стр. 332)

Использование языка Пушкиным достигает этого синтеза, поскольку сочетает в себе классическую материалистическую организацию языка с идеализированным романтическим духом.

Короче говоря, Пушкин как непреходящий культурный символ отражает сложность и парадоксальность русских национальных чувств и идентичностей. И как значительный культурный деятель, и, а именно, его работы означают сложные противоположности, которые находят отклик на протяжении всей истории России и ее национальных взглядов на мир.Пушкин заложил культурные основы русской литературы; политически он служил господствующему режиму, одновременно подпитывая его оппозицию; и как форма искусства, его работа отражает противоречия русской чувствительности, используя материал для обращения к идеалу.

Неудивительно, что самые захватывающие элементы иронической, парадоксальной российской чувствительности глубоко проникают в идеологию марксизма и утопическую мечту, в которой доминируют «трое, кто совершил революцию» — Ленин, Троцкий и Сталин (Биллингтон, стр.459). Подобно тому, как икона и Пушкин олицетворяют оппозиционное отношение материального и идеального, формы творческого выражения утопической мечты оказываются зажаты между теми же двумя крайностями, хотя, конечно, в меньшей степени. Элемент материализма преобладает почти во всех формах культурного производства в этот период, поскольку, если художественные достижения начали развиваться за пределами государственной юрисдикции, они неизбежно были ниспровергнуты и задушены. Другими словами, все формы культурного производства должны были служить потребностям государства.Однако, кажется, очень трудно отследить относительную противоположность этому. Идеализированный элемент этих культурных артефактов, их связь с духовностью нации и их последующие формы кажутся очевидными, но в то же время совершенно нигилистическими. Тем не менее, они существуют и отражают константу эволюции русских / советских чувств и русского народа: двойственность сознания.

В рамках сталинского режима элементы мифического идеализма параллельны, хотя и несколько незаметно, элементам диалектического материализма в способах культурного производства.Эти элементы особенно трудно точно определить, поскольку они лежат в мире, противоположном научному, и поэтому должны рассматриваться отчасти как иллюзорные. Тем не менее, этот призрачный дух неизменно отмечает историю России, и поэтому я планирую свой курс в такой области, чтобы поставить под сомнение связь между русской духовностью и русским творческим выражением в период утопической мечты.

Сюзанна Лангер (1953) в книге «Чувства и форма» описывает «мифическое сознание» как средство понимания мира на примитивных фазах общественного развития.Она пишет: «с древнейших времен и на поздних стадиях развития племен люди живут в мире« Сил »- божественных или полубожественных существ, чья воля определяет ход космических и человеческих событий» (стр. 189). Для Лангера искусство иллюстрирует эти способности, причем разными способами: от священного бизона или коровы; Гермесу или Аполлону; и, наконец, Христос или Бог. От оккультного и мистического до духовного — высшее единство идеализма воплощает в себе общие элементы, связывающие эту эволюцию. С марксистско-сталинской точки зрения, как переход от примитивного к культурному, идеализм представлял собой продолжение первобытного.И поскольку сдвиг в сторону марксистской идеологии в периоды великих революций был отходом от примитивного, он ознаменовал сдвиг в сторону совершенства дискурсивных форм. Лангер описывает недискурсивные или репрезентативные формы как, возможно, включающие духовное или мистическое и, следовательно, лишенные строгости в структуре дискурсивных форм. Тем не менее марксистская идеология настаивает на логике и разуме, отвергая прежние элементы идеализма как ведущие к ложным идеям и ценностям. Пророческий деятель, культурный и литературный критик Георгий Плеханов (1912) объясняет:

«Мистицизм — непримиримый враг разума, но разум числит среди его врагов не только мистиков, но и тех, кто проповедует ложные идеи.Когда произведение искусства основано на ложной идее, внутренние противоречия неизбежно вызывают деградацию его эстетического качества ». (стр. 91)

Для Плеханова дискурсивные формы характеризуют марксистскую идеологию, которая более точно представляет гегелевский синтез. Следовательно, Плеханов направляет искусство к структурированному и рассудочному. Это ясно показано в книге Николая Бухарина (1925) Искусство и социальная эволюция , когда он пишет: «Природа искусства теперь ясна: это систематизация чувств в формах; прямая функция искусства в социализации, передаче, распространении этих чувств в обществе… »(стр. 101). Марксистские тенденции настаивают на структуре дискурсивных форм и отчуждают формы представления как мистические, вынуждая последние либо принять дискурсивный мандат, либо разрушиться.

Другими словами, развивающаяся утопическая мечта в Советской России настаивала на вере в то, что системы символов должны разрабатываться для утилитарных целей, будь то распространение и прославление марксизма-ленинизма, социализированных транспортных или образовательных систем, и должны включать формы творческого мышления. выражение.Книга Евгения Замятина (1924) «Одно государство» в «Мы» или любой Дивный новый мир на ваш выбор полна богатых примеров. Презентационные формы выражения считались показателями более ранней несовершенной России, и их замалчивали, за исключением форм, которые могли следовать дискурсивной логике. Марксистская идеология настаивает на стирании любых видений мистического идеализма для достижения конкретной утилитарной цели. Пушкина, например, можно было бы изучать в рамках более дискурсивной парадигмы русского формализма. Русские формалисты, включая Викто Шкловского, Романа Якобсона, Осипа Брика, Юрия Тынянова, Бориса Эйхенбаума и Бориса Томашевского, «отвергли квазимистические символистские доктрины, которые оказывали влияние на литературную критику до них, и в практическом научном духе переключили внимание на теорию. материальная реальность самого художественного текста »(Иглтон, 1983, с.2). Художественный текст тогда становится материальным фактом, состоящим из слов, а не предметов или чувств.

Идеальный элемент здесь проистекает из теории «мифического сознания» Лангера как сохранившегося элемента, пронизывающего историю русской культуры. Замятин формулирует этот общий элемент и продвигает его как мифический , когда он описывает стихотворение и молитву как одно и то же.

«Стол — в эту самую минуту со стены моей комнаты его пурпурные фигуры на своей золотой земле смотрят на меня строго и нежно, прямо в глаза.Я не могу не думать о том, что древние называли «иконой», и мне хочется сочинить стихотворение или молитву (что одно и то же). О, почему я не поэт, чтобы достойно прославить тебя, О Стол, о сердце и пульс Единого Государства! » (с. 12)

Замятин указывает на существенное противоречие, которое выделяется в культурных символах иконы и Пушкина. Хотя Лангер настаивает на том, что «научное сознание» заменяет мифическое по мере совершенствования дискурсивных форм представления и выражения, она также утверждает, что сдвиг между мифической и научной парадигмой никогда не бывает полным (стр.189). Именно на этой территории незавершенного перехода от мифической парадигмы к научной парадигме можно отобразить духовность и сложность российской чувствительности.

Суть аргументации Лангера начинается с формулировки перехода от мистического к научному как никогда полностью возможного, поскольку создание символов не может быть полностью практичным и, следовательно, партийно-политическим. В книге «Философия в новом ключе» (1942) она описывает три причины, почему символы не возникли в результате выгодного использования знаков.Во-первых, животным не нужна речь, чтобы удовлетворить свои основные потребности, она описывает, как символы могут иметь более одного значения, что приводит к ошибкам и разногласиям по поводу интерпретации. Во-вторых, она описывает серьезное отношение к искусству и изображает художников как личностей, готовых пожертвовать богатством, комфортом и даже здоровьем, чтобы следовать своему творческому порыву. В-третьих, она описывает «постоянный, неэффективный процесс сновидений во время сна», чтобы проиллюстрировать, что мы всегда создаем символы: это врожденная, естественная характеристика человека (стр.36-37). В результате марксистское стремление к дискурсивным способам культурного производства, естественно, будет содержать такие оппозиционные элементы, как «мифическое сознание». Российская / советская национальная чувствительность не может быть сдержана какой-либо политической или литературной идеологией. Сложность повседневной жизни россиян основана на ироничных, парадоксальных и сложных отношениях между человеческой деятельностью, символической работой и «мифическим сознанием».

Эта сложность особенно характерна для русских / советских художников.Камилла Грей (1962), искусствовед и критик, наиболее известная своим анализом русских «экспериментов в искусстве 1863-1922 годов», начинает свою монографию со ссылкой на Николая Чернышевского (1828-1899). Чернышевский (1828-1899) был центральной фигурой в русской радикальной мысли и считался представителем Передвижников или «Странников», признававших литературу и искусство социально активными силами, с воинственным кличем: «Реальность превосходит ее подражание в искусстве — которые не должны отражать, воображать или интерпретировать, а должны действительно строить — чтобы избежать обвинений в том, что искусство — это пустое развлечение, которое нужно презирать »(Gray, p.280). Возникновение искусства как пропаганды, в основном через советский реализм, необходимо и дальше противопоставлять русской иконе, где искусство является функцией духовной деятельности. И, следуя аргументам Лангера, русский национальный символический драйв, сопровождаемый духовной активностью, никогда не может быть полностью утрачен, поскольку символические формы стремятся противостоять подражанию. В этом и заключаются парадоксы русского / советского искусства; художник-священник художнику-инженеру; искусство сегодня против искусства завтрашнего дня; искусство для элиты или искусство для масс.Поскольку интеллигенция усилила эти дихотомические взгляды на мир, нельзя достаточно подчеркнуть, что «мифическое сознание» все еще работало, поскольку космология русской мысли жила среди таких объектных отношений. Подъем художественных движений конструктивистов и супрематистов — вот что изначально привлекло меня к этой богатой и сложной теме.

Работа Казимира Малевича «Черный квадрат » (начало 1920-х гг.) Была описана как «произведение, ознаменовавшее начало новой эры в искусстве» (Петрова, 1990, с.6). Однако выражение этой концепции нового распространяется на все формы культурного производства, которые, по сути, пытаются противостоять силе иконы. Экспериментальная предпосылка работы Грей испорчена только ее неспособностью признать влияние портретной живописи восемнадцатого века. В «Новом портрете» Джеймс Биллингтон утверждает, что «старые obraza , или« формы », через которые, как считалось, Бог вмешивался в историю, были заменены персонами или« личностями », которые считались важными. творить историю самостоятельно »(до стр.200, лист VIII). Ясно, что эта тема нового включает в себя все акты сопротивления мифическому сознанию Лангера. Несмотря на различные формы сопротивления, все это искусство уступает силе иконы отражать мифическое сознание.

Биллингтон описывает Кандинского как большое влияние на русский супрематизм и конструктивизм и сравнивает его работу с иконой: «Он искал не искусство ради самого искусства, а« духовное в искусстве », и стремился положить конец праздному зрителю, воссоздавая близость между человеком и искусством, существовавшая в более раннем религиозном искусстве.Его живопись была основана на чистых линиях и цвете — двух основных составляющих иконописи »(с. 517). Если работа Кандинского отражала силу иконы, то работа Малевича возобновляла функции этой силы. Биллингтон описывает картину Малевича «Корова и скрипка » как «своего рода икону» (с. 477) для дореволюционных художников. Идеальные формы Малевича, безусловно, удовлетворяли потребность искусства следовать дискурсивным формам, но его отражение самой революции не лишено мифа.Малевич описывает свое творчество как изображение реальной бесконечности, такое изображение, хоть и безбожное, но не лишено духовных элементов:

«… путь человека лежит через пространство. Супрематизм — это семафор цвета. . . Синий цвет облаков преодолевается в супрематической системе, разрывается и переходит в белый цвет как истинное, реальное представление бесконечности и, следовательно, освобождается от цветного фона неба ». (Малевич в Биллингтоне, стр. 485)

Если использование Малевичем белого цвета изображает бесконечность, его сбалансированное использование черного передает абсолютистский материальный мир.Подобные противопоставления, хотя и новые и революционные по форме, отражают мифический элемент русской двойственности сознания. Использование Малевичем белого как бесконечности, особенно в том виде, в котором он изображен в его «Черный квадрат », мало чем отличается от функции золота в «космологии в миниатюре» иконы. Также при внимательном рассмотрении русской иконописи становится очевидным, что черный цвет в чистом виде применялся только у ученика испытуемого. Бесчисленное количество русских икон источают духовность, маня людей к картине через чистый черный зрачок, как если бы свет втягивался в сетчатку глаза.«Черный квадрат » Малевича отражает это впечатление, поскольку Биллингтон цитирует описание Малевича как «ракеты, посланной человеческим духом в небытие» (стр. 485). В этом смысле позиция Малевича о несуществовании отражает идеальное существование иконописи: как символы, они оба могут смотреть на изменяющийся социальный мир, и когда мы смотрим на эти символы, особенно на черноту этих символов , мы лучше понимаем этот меняющийся социальный мир. Дискурсивная форма Малевича не лишена элементов идеала, содержащих ту же оппозицию, которая преобладала в иконе.Как и икона, работа Малевича символизирует роль и функцию мифического сознания как воздействия на чувствительность россиян к бесконечному парадоксу между реальностью и воображением. Намек Малевича на взаимозависимые отношения между искусством и религией функционирует как объединяющая характеристика этой русской чувствительности или того, что я узнал как загадочную «русскую душу».

Таинственная природа русских идентичностей и чувств завершена в утопической мечте, выраженной в стихах Владимира Маяковского (1893-1930).Его работы параллельны работе Пушкина, поскольку оба они означают взаимозависимые отношения между культурой и политикой. Как объясняет Евгений Евтушенко (1993):

«Он сам был революцией со всей ее мощью, ее излишествами, эпической пошлостью и даже жестокостью, ее ошибками и трагедиями. Революционное рвение Маяковского проявляется в том, что этот великий любовно-лирический поэт посвятил свои стихи идеологическим лимерикам, рекламным щитам политики ». (с. 240).

В результате нетрудно понять, почему Сталин канонизировал Маяковского.Возможно, его эпопея «Облако в штанах» иллюстрирует, как Маяковский поддерживал утопическую мечту.

Звук барабана несет в себе больший революционный дух Маяковского, раскрывая его непреходящую любовь и революционную силу. Подобно гегемонистским силам, стоящим за Пушкиным, деятельность Маяковского поддерживала государство. Как писал Сталин: «Маяковский был и остается лучшим и самым талантливым поэтом нашего времени. Безразличие к его стихам — преступление »(у Евтушенко, с. 240).

Поскольку роль Маяковского как деятеля культуры постоянно освящается современной политикой, он также отражает зачастую напряженные и сложные отношения между искусством и религией.В его творчестве мы можем распознать элементы «мифического сознания» Лангера. Например, Маяковский не с легким сожалением описывает собор Василия Блаженного на Красной площади в Москве после обстрела во время Октябрьской революции в «Оде Революции».

Сила духовного bemuses Маяковский, и большая часть его работ отражает ценности христианского искупления. Без иронии Биллингтон описывает свои работы как «христианские по форме» и «мистические и полу-восточные по содержанию» (стр.516). Хотя Маяковский призывал к более органическому обществу, в котором участвовали бы все, он делает это, следуя классической традиции Пушкина. Ярким примером является его эпическое произведение, посвященное Коммунистической партии России, «Владимир Ильич Ленин». Он заканчивается классическим крещендо:

Подобно «Посланию в Сибирь» Пушкина, взгляд Маяковского на революцию усилен романтическими образами, но при этом резко сжат. Маяковский демонстрирует двойственность сознания между материальным и идеальным, представляя свою работу как очевидный пример утопического культурного производства, обращающегося к загадочной русской душе и раскрывающего сложные, часто противоречивые представления о русской идентичности и чувствах.

И Маяковский, и Малевич воплощают в себе фундаментальные противоречия, которые объясняют большую часть политических, социальных и культурных потрясений в России. Хотя эти ключевые фигуры русского искусства поддерживают материализм государства, их работы также апеллируют к идеализму народа. Эта работа выявила и отразила национальную тенденцию к взаимозависимости искусства и религии, культуры и политики. Малевич, как икона, и Маяковский, как Пушкин, иллюстрируют сложные отношения и двойственность сознания как критический элемент, от которого не может уйти российская идентичность.Поскольку у Дороти были красные туфли, культурные символы России символизируют неспособность оставить позади то, что составляет ее целостность.

Примечание

1. Законы Ньютона противоречат друг другу; материю нельзя ни создать, ни уничтожить; на каждое действие есть равная и противоположная реакция; и что все стремится к энтропии. Понятие энтропии поддерживает структурулистскую точку зрения, поскольку энтропия предполагает структуру системы, настаивая на ее диахроническом развитии.

Ссылки

Пушкин Путину: печальная история демократии в России

Охрана оказалась невозможной, потому что каждый из нас был лучшим стражем для себя. Даже если вы не подавите восстание в тюремном дворе, оно в конечном итоге закончится само по себе, а в тюремном дворе нашей страны оно закончилось тем, что все вернулись в свои бараки.В конце концов, мы должны были жить. И заказ вернулся сам по себе, тот самый заказ, потому что другого в России никто не знает. Лучшие койки снова достались сильнейшим, которые уложили самых слабых спать у уборной.

Вторая попытка России к демократии завершилась. Империя сбросила кожу, но то, что произошло на другой стороне, было до боли знакомо тем, кто жил в «старые добрые времена». В течение двадцати лет стало ясно, что демократическое перевоспитание в России было унижено как пустые слова, за которыми скрывалась бандитская организация общества и власти.Мафии в том виде, в каком она существует в других странах, то есть параллельно правительству, в России не существует. В России мафия — это власть , заклятый враг закона и общества.

Люди чувствуют себя обманутыми. Их ограбили под демократические лозунги. Банда бывших партийных и комсомольских функционеров поделила природные ресурсы страны и спешит распродать их, чтобы разбогатеть сегодня, не думая о завтрашнем дне страны. Так смотрит подавляющее большинство населения на реформы 1990-х годов.Вечные константы России снова ярко светятся на фоне маскарада двадцать первого века: кучка воров, бюрократов и олигархов присваивает богатства страны, а неимущее население топится в выпивке. Деньги из украденных ресурсов текут на Запад, вместо того, чтобы вкладываться в дороги, школы и больницы в России. Огромная часть государственных ресурсов, выделяемых на социальные нужды, никогда не достигает своей цели и вместо этого направляется в карманы бюрократов.Прекрасным примером являются зимние Олимпийские игры, которые проводятся в субтропиках по прихоти главного лыжника страны. Сумма, потраченная на эти игры, превышает сумму, потраченную на все предыдущие зимние Олимпийские игры вместе взятые.

ХХ век заключил российскую историю в ленту Мебиуса. Страна пытается построить демократическое общество и снова оказывается империей.

ХХ век заключил российскую историю в ленту Мебиуса. Страна пытается построить демократическое общество, ввести выборы, создать парламент и республику — и снова она превращается в империю.Перестройка , мечты о европеизации страны рухнули. Еще раз подтвердилось, что Россия — прекрасная страна для негодяев, и для тех, кто борется с негодяями. (У последних дела обстоят гораздо хуже.) Эта империя не предназначена для «нормальной» жизни. Если по своей природе вы не боец ​​и не подлец, а просто хотите прожить свою жизнь достойно, честно работая на хлеб своей семьи, у вас все равно нет выбора: каждый день подталкивает вас к тому или иному.Не хочешь быть подлецом, как остальные? Тогда станьте бойцом, трагически готовым пожертвовать всем, даже своей семьей, ради борьбы. Вы же не хотите быть героем и гнить в тюрьме, или быть забитым до смерти в вестибюле своего здания? Тогда встаньте в линию с негодяями. Так что же делать обычным людям, если, с одной стороны, они не хотят быть частью криминальной надстройки — ведь вся жизнь в России превратилась в огромную криминальную машину — и если, с другой стороны, они не хотят маршировать в революцию? Если все, чего они хотят, — это достойная человеческая жизнь? Сегодня, как и в прошлом, это варианты: «внутренняя эмиграция» или алкоголь, если у вас нет возможности выехать, или фактическая эмиграция из страны.За последние двадцать лет из России уехали миллионы. Первыми уходят высокообразованные люди — интеллектуальный и предпринимательский расцвет нации, основа среднего класса, рожденного в больших городах, но которому правительство не позволит встать на ноги.

Стрельба по Пушкину | The New Yorker

The New Yorker , 7 июня 1999 г. Стр. 44

ИСКУССТВАМИ ВПЕРЕД И Вверху о съемках писателем поэмы Пушкина «Евгений Онегин»… Рассказывает о посещении Михайловского, загородного имения Пушкина в России … «Евгений Онегин» преследует меня с тех пор, как я познакомился с ним в 1984 году Ллойдом Троттом, учителем в моей театральной школе, который страстно поощрял нас расширять нашу чтение. Я наблюдал, как актриса на год старше меня исполняла письмо Татьяны в качестве монолога по предложению Ллойда; когда он сказал мне, откуда взялась речь, я немедленно позаимствовал перевод Чарльза Джонстона из школьной библиотеки. … Все великие русские писатели полагаются на Александра Пушкина, но для нерусскоязычных он неуловим.Я не говорю по-русски, и, хотя рассказы Пушкина занимательны и слегка ироничны в переводе, в его великих поэтических произведениях — «Онегин», «Медный всадник» и «Цыгане» языковой барьер, кажется, мешает полный союз читателя и поэта: смысл слов Пушкина неизбежно корректируется, чтобы облегчить рифму. Владимир Набоков в предисловии к своей нарочито буквальной версии «Евгения Онегина» пишет, что поэму невозможно перевести … Пушкин — российский Шекспир: для своих соотечественников он еще жив, а действия его героев — до сих пор. провоцируют дискуссии и дискуссии…. В кульминационном эпизоде ​​дуэли писатель обсуждает сцену с доцентом в имении, забывая, что он изменил сцену в сценарии … В нашем сценарии Онегин опаздывает на дуэль, как и в стихотворении. , но он делает существенную попытку примирения, от чего Ленский отказывается. Затем Ленский стреляет первым и ранит Онегина, после чего Онегин открывает ответный огонь, но с выражением глубокой неохоты на лице. Разговор с Сашей в Михайловском подталкивает меня пересмотреть эту сцену, и, если подумать, наш сценарий кажется предательством оригинала.